Осмелься

Он несет меня на руках до самой лодки. "И даже не пытайся настаивать на том, что можешь сама нести свои вещи". Он серьезно показывает на меня пальцем, и мне становится смешно.

Я поднимаю руку ко лбу. ""Так точно, капитан "1.

Он бросается собирать наши вещи, оставленные на пляже, когда серые тучи начинают побеждать в битве между светом и тьмой. Первые капли падают только после того, как мы отплываем от песчаной полосы. За считанные секунды дождь превращается из медленного моросящего в ревущий ливень, а ветер заставляет мои волосы злобно развеваться.

"Стелла!" кричит Лохлан, чтобы его было слышно из-за ветра и мотора. Я поворачиваюсь на своем сиденье, а он стоит с голой грудью и протягивает свою рубашку. Он щурится на сильный дождь, льющийся сбоку.

Мой естественный инстинкт — отказаться, так как вода стекает по его волосам и попадает в глаза. Я понимаю, что он собирается настоять на том, чтобы я взяла ее, поэтому соглашаюсь раньше него, накидывая ее на голову как импровизированный капюшон.

Линия деревьев в Саммерленде колышется, ветер гнет верхушки деревьев. Я прижимаюсь к нему как можно плотнее, молясь, чтобы гром, который я слышу, не ударил по нашей металлической лодке.

Мы снова набираем скорость и переваливаемся с боку на бок, и каждый раз мой живот опускается вместе с лодкой.

Я в ужасе от того, что в любую секунду мы можем опрокинуться, но не только это заставляет мое сердце биться. Дело в том, что среди этого бушующего шторма Лохлан остановился, чтобы дать мне рубашку со своей спины.

Спустя один каменистый спуск и поездку на гольф-каре мы возвращаемся к дверям нашей виллы.2 Моя рука перекинута через плечо Лохлана, я опираюсь на него как на костыль, пока наконец не могу сесть. Я опускаюсь на стул за обеденным столом и резко выдыхаю. "Ну и приключение".

Не получив ответа, я оглядываюсь, ожидая найти Лохлана, но его нигде не видно. "Лох?" окликаю я.

"Принимаю ванну", — кричит он из другой комнаты. Моей комнаты.

Я сползаю со стула и начинаю прыгать. Когда я добираюсь до ванной, он уже переставил табуретку в душе рядом с наполненной ванной. Он распушивает подушку, прежде чем положить ее на табурет. "Надеюсь, это не для меня", — говорю я, чувствуя себя неловко.

Он не отвечает на мой вопрос, но говорит: "Горячая или холодная?"

" Ты не ответил на мой…"

" Тебе нужен горячий или холодный компресс на лодыжку?"

Моя грудь напрягается. "Лохлан…"

"Холодный, я думаю", — отвечает он сам себе. "Ванна тебя согреет, а потом ты сможешь приложить лед на стуле".

Это мило, но что-то в этом расстраивает меня. Я понимаю, в чем дело. "Лохлан, перестань со мной нянчиться".

Его глаза встречаются с моими, и я с удивлением замечаю в них зеркальное разочарование. "Я не нянчусь с тобой. Я забочусь о тебе".

"Это одно и то же". Я вздыхаю, прислоняясь к стойке, чтобы снять нагрузку с ноги.

"Нет, это не так". Он наморщил лоб, как будто я не понимаю чего-то очевидного. "Ты считаешь, что тот, кому ты не доверяешь, способен позаботиться о себе сам. Я знаю, что ты более чем способна на все. Но то, что ты можешь, не означает, что ты должна".

Я сглатываю комок в горле, потому что от его слов у меня все переворачивается с ног на голову.

Я могу, значит, я делаю. Я всегда так делала.

И да, иногда мне просто хочется отдохнуть от постоянного командования, но когда у меня появляется такая возможность, это пугает и вызывает дискомфорт.

"Это было очень заботливо", — извиняюще заверяю я его. "Но я просто хочу убрать все эти чертовы палки и листья с волос, а это займет немало времени. Я, наверное, просто сяду перед телевизором и закончу".

Он медленно кивает, разрывая зрительный контакт, и выключает воду. Все еще кивая и глядя в пол, он подходит ко мне, как будто потерявшись в раздумьях. Когда он поднимает голову, его челюсть решительно сжата. В его глазах плещется что-то темное, почти силовое, но без злобы. От его свирепости меня бросает в дрожь.

"Дайте мне двадцать четыре часа", — говорит он негромко и решительно. Он отводит голову в сторону, а его голодный взгляд опускается вниз по моему телу. Мой живот вздрагивает. Его руки проникают под подол моего платья и скользят вверх по моим бедрам. Мой пульс учащается вместе с дыханием, его прикосновения такие легкие, но, тем не менее, обжигающие.

"Двадцать четыре часа", — повторяет он. Я все еще не понимаю, о чем он говорит, но так трудно сосредоточиться, когда его ладони тянутся к моим бедрам, прикрытым лишь неважными ниточками бикини. У меня перехватывает дыхание, когда он хватает меня за бедра и поднимает на стойку.

Его руки продолжают свой путь по бокам моего тела, зажигая крошечные нервы, о существовании которых я даже не подозревала. Я поднимаю руки, когда его ладони скользят по бокам моей груди, и он стягивает платье через голову.

"Позволь мне позаботиться о тебе". В его словах звучит отчаяние, от которого у меня сжимается горло. "На двадцать четыре часа. Это все". Затем он добавляет с мягкой, почти принужденной улыбкой: "Я осмелюсь".

Я осмелюсь, ты была такой легкой, когда меня выбросили на берег. Теперь уже нет.