Осмос

Вечером он не увидел отца, не увидел он его и в последующие дни. У него создалось впечатление, что он один в доме, всегда один. По ночам было поразительно тихо, машина не парковалась с привычным пофыркиванием, дверь не скрипела. Как только Пьер пытался спустить ноги с кровати и встать, у него начинала кружиться голова, и он с большими предосторожностями укладывался обратно в постель. В голове его постоянно звучали чьи-то низкие голоса, говорившие ему, что он очень умный, очень толковый, очень способный мальчик, потом его просили все это повторить, и он послушно повторял. Эта непрекращающаяся болтовня утомляла его до изнеможения. Чтобы хоть немного развлечься, он придумывал различные варианты: «Я очень умный мальчик, и я таю, как кусок масла, я испаряюсь». Иногда он видел огромное красное солнце, ощетинившееся тысячами и тысячами острых игл. Он многократно встретил Рождество, один и без особых причин для радости, задувал свечи на пироге какого-то странного, сероватого цвета, поблескивавшего как старое потускневшее серебро, но свечи не хотели гаснуть, они вспыхивали вновь и вновь сами собой, вспыхивали в такт, словно подчиняясь ритму какой-то неразличимой для человеческого уха музыки. Вокруг него вставали чьи-то тени, они напускали на него чары, они творили волшебство, но в какой-то момент они стали подчиняться его воле, и он уже по своему вкусу мог приказать одним теням сменить другие, мог попросить их сотворить другое чудо вместо того, что не вызывало у него особого восторга. Он не забыл, какая тень возникала на стене, когда «она» принимала ванну в дальнем углу комнаты, точно так же как не забыл и о том, как «она» ради забавы, весело смеясь, брызгала на него водой и как мелкие капельки падали ему на лицо и руки. Не было никакого различия между тем дальним углом комнаты и тем краем света, куда он не даст себе труда отправиться, чтобы ее там пытаться искать. Он вспоминал ванну, стоявшую около кровати и так походившую на колыбель… Не забыть бы посмотреть, кто спит в этой колыбели… Разумеется, он забыл многое из того, что «она» говорила, за время «ее» отсутствия услышал много чего другого, и одиночество сидело в нем и говорило как живое существо. «Когда мне того хочется, я приподнимаю одеяло, под которым прячется моя мама, и мы танцуем с ней в окружении артистов, мы с ней кружимся, мы танцуем лучше всех, словно подхваченные порывом ветра, мы с ней стремительно несемся по городу, мы заглядываем в мэрию, чтобы увидеть господина мэра, заглядываем в лицей, чтобы повидать моих приятелей, мадемуазель Мейер, других преподавателей. Эй, послушайте, мы здесь! Но поторопитесь воспользоваться моментом, потому что нас уже ждут в другом месте. Я действительно очень умен». Пьер метался в постели, пытаясь утешить кого-то, кого он больше никогда не увидит.

В один прекрасный день, который, быть может, был всего лишь одним из «плодов его воображения» наряду с другими такими же «плодами», Пьер заснул мирным, тихим, спокойным сном. Вероятно, он мог бы спать и спать на протяжении долгих лет, если бы его не разбудил звонкий женский смех. Он спустился вниз по лестнице. Его отец, видимо, как рухнул на диван, так и заснул, держа в руке транзисторный приемник. Пьер хотел было выключить приемник, но в этот момент пальцы Марка разжались, и приемник упал на пол. Женщина продолжала хохотать, как сумасшедшая. Пьер полез под диван и на ощупь, действуя осторожно, чтобы не сработал механизм, складывающий диван, пошарил под ним; он извлек из-под дивана приемник и какую-то официальную бумагу, которую и утащил к себе наверх, чтобы прочесть без помех.

Это было официальное письмо или уведомление.