Осьмушка

Старшачьи несхожие близнята крепко держатся за руки. Пенелопа уже привыкла, что здесь, в клане, даже такая мелюзга таскается посвюду с ладненькими вострыми ножиками, но в эту минуту отчего-то при виде маляшьих воронков на ум осьмушке приходят отнюдь не Дрызгины резаные огурчики. Орча-та, конечно, горазды прятаться, таиться так, что чёрта с два их найдёшь, особенно если нюхом обижен, а ведь случись что, даже эти сопляки готовы дорого продать свою жизнь. Пенни делается плохо. И совсем некстати она вдруг жалеет, что до сих пор так и не приметила как следует, кого из близнят звать Дхарн, а кого – Рцыма.

В следующие три четверти часа (Пенни кажется, что гораздо дольше) они идут от стойбища прочь, потом заворачивают по широкой дуге и тихо возвращаются – не с той стороны, как уходили. Билли со Скабсом, кажется, хорошо знают, что делают. Да и нэннэчи Магда спокойна, шагает, поддерживает слепую Сал под другую руку, следит, чтоб не споткнулась ненароком. Пенелопа и себе-то под ноги поглядывать забывает – всё цепляется взгляд за косоглазого кота Дурака. Дурак как ни в чём не бывало семенит сбоку по каким-то одному ему ведомым причинам – хвост задран к небу, ушки на макушке.

– Кыса, – комментирует Шарлотка.

– Мя-я, – отвечает Дурак.

Прочие уже вернулись в лагерь. Вон стоят вольно у кострища, вновь ожившего огненными языками.

Пенни чувствует лёгкое пожатие на своём свободном запястье. Руби. Девчонка глядит на неё сквозь фильтромаску снизу вверх:

– Ты свой резачок забыла. Тис наругается.

Ох. Про себя Пенни удивляется, как это ей удалось штаны не забыть. И ещё она в упор не помнит – какого вообще хрена она вечером отцепила ноженки от ремешка.

– Возьми мой нож, – толкует Руби тихонько. – Может, не заметит. А с меня чего, с меня не будет спрашивать.

В человечьей речи девочки так и скачут сухим горохом совсем настоящие орчьи отзвуки, словно бы нелюдской клёкот ей привычнее и роднее.

Пенелопе будто мелкого песку в глаза сыпанули, несмотря на защитную маску.

– Ишь, – ворчит бабка Сал. – Мала ты ещё, деточка, чтоб старших-то дурить! А ты, Пенелопа, лучше веди меня сразу спать, прежде чем к костру показываться, тогда заодно вот и ножик свой подберёшь. В другой раз уж не забудешь.

«Не будет никакого другого раза, – думает Пенни. – Завтра же уйду на Дрызгин двор. Через четыре дня – ой нет, уже через три – клану с места сниматься; потерплю и огородную работу. А там Коваль возьмёт грузовик – в город ехать. И всё. Не всю же жизнь так жить… ещё чего… От Дарлинга доберусь уж как-нибудь и до Аргесты, Виктора Дрейка найду, а потом…»

Правда, дальше пункта «найти Дрейка» Пенелопины планы не идут. Да если уж совсем по-честному, сама идея оставить клан её уже гораздо меньше радует. Но она твёрдо себе говорит, что так надо; по-другому нельзя.

Валить надо, прежде чем всем мясом прирастёшь.

Когда в Зелёном доме ложатся доспать остаток ночи, межняку почему-то не хочется отгораживаться полотнищем от остальных костлявых. Портки можно стянуть и под одеялом, невелика возня. Ёна поворачивается лицом. Без полотнища можно даже почувствовать тепло, исходящее от Ёниного крепкого мяса, живой крови и кожи. Возможно, после завтрашнего дня они больше и не увидятся. Эх. А могли бы дружить.

– Ты не промах, – произносит Ёна в потёмках. Протягивает руку – дотронуться до осьмушкиного острого локтя.

– Я слабачка, – признаётся Пенни шёпотом, без выражения. – Перетрусила, как овца. Ножик забыла.

Ёна хмыкает:

– Ай да ну. Когда старшак впервой ученье нам устраивал, так из нас половина вообще портки обмочили.

По плечу гладит, будто крадучись.

– И ты тоже, что ли? – удивляется Пенни.

– Я… не. Меня прям в маску со страху стошнило, – отвечает Ёна.

Не то чтобы Пенелопе кажется это смешным, да если уж на то пошло, Ёниной байке она не очень-то верит. А всё-таки становится намного легче. Пенни хихикает, прикрыв рот ладонью. Ёна тоже хихикает, хотя если оно и в самом деле когда-то случилось, то тогда ему явно было не до веселья.

– А ну-ка спать, беси баловные, – подаёт голос бабушка Сал из своего закутка. – Я всё слышу.

– Спи, Резак, крепко, полной силы набирайся, – Ёна вздыхает глубоко и добавляет не очень понятное: – Тебе во всю стать дорасти ещё малёх… я пожду, ничего.

Пенелопа хочет сказать молодому орку что-нибудь хорошее, но ничего не идёт на ум. Поэтому она лишь говорит:

– Добрых снов, Ёна.

И вскоре сама засыпает, без единой мысли о завтрашнем дне, и даже – удивительно! – без особенной стыдобы за нынешнюю беспокойную ночь.

* * *

С утра в стойбище неспокойно. Перед самым рассветом кошачьи пастыри слышали над озером далёкие сиреньи голоса.

Штырь рассудил так, что водяные соседушки вроде кого-то ищут. Пробовал сам позвать «дружбой-мясом», узнать, не нужна ли помощь в сухопутном поиске – худо-бедно, а сумели бы столковаться, была бы на то добрая воля, но сирены не откликаются.