Осьмушка

– Я приму от тебя выкуп, охотник. Только не так. Лучше ты вечером порадуешь всех нас поединком с одним из моих костлявых. Ошш Один-глаз, мой великий предок, как раз об твои годы лихо крал скотину и угощал потом и друзей, и соперников, и самих обворованных хозяев… правда, его добычей бывали чёрные свиньи или красные бычки, но раз уж мы их не держим…

Некоторые орки смеются сдержанно, с явным облегчением.

Чия, довольный, похлопывает красноглазого по плечу: не подвёл.

* * *

За неурочным дневным угощением Последние сидят плотным рядком по обе стороны от своего старшака, не мешаются со Штырь-Ковалями. На жратву отнюдь не бросаются, но едят так, будто работу работают. Только закутанный Шала и вовсе ковыряет сытный сухарник еле как. В миске у него почти и не убавляется. Чия протягивает к нему руку – погладить по тонким зачёсанным волосам.

– Шала, ешь, – произносит хромой негромко.

Тот опускает голову, словно охота совсем спрятаться в тряпки, и отвечает едва слышно:

– Не могу.

– Давай через не могу, – слова Чии звучат грустной и нежной песней.

Шала сжимается ещё больше и всё-таки отправляет ложку в рот.

На разговоры гостей что-то совсем не тянет. Когда Штырь-Ковали пытаются расспрашивать, от каких прежних кланов они ведут род, Чия отвечает за всех:

– В день, когда орк становится Последним, он должен забыть прежнее племя. И оставить прежнюю боль, какой бы она ни была.

Потом Последние сооружают низенькую покатую хатку из палок, тряпок и пары довольно-таки плешивых шкур – немного в стороне от стойбища Штырь-Ковалей. Пенни об заклад бы побилась, что все пятеро туда попросту не влезут даже впритык. Наверное, пока трои спят, двои снаружи охраняют, или вроде того. А некоторое тряпьё на дом не иначе с Шалы снято.

* * *

Несчастную тушку всё-таки решают изжарить к ужину и подать мелкими кусочками среди другой снеди. Ну а что ещё с нею сделать?

– Кажись, это Чеснок, – вздыхает Ёна. – Серый, в полоску, с белым пятном, Хаш Чабхе сказал. Жаль. Годовалый…

– Жаль, – соглашается Ржавка. – Ну хоть не Дурака урешили. За Дурака или за Мяуку шиш бы они выкупились, я так себе смекаю.

Пенни на всякий случай решает вечером вообще ничего не есть.

Но пахнет предательски вкусно.

* * *

За всеми волнениями как-то очень скоро наступает вечер и время выкупного поединка.

На крепко утоптанной травке уже вовсю выламывается Мирка, а Тумак снял безрукавку, стоит, подобравшись для боя, и не сводит с Мирки красных глаз. На вид они вполне ровня, хотя Штырь-Коваль постарше, позубастее и опять же имеет под шкурой больше мяса. Конечно, все собрались смотреть, кто кого отколошматит, а Рцыма держит за руку слепую Сал и рассказывает старухе, что делается.

Марр начинает запевку, прочие в охотку подхватывают.

– Ай порушу, аайй порррушу-у, ай не встанешь до утра-а!..

Таких кричалок у орков ходит несметное число, и все они, насколько Пенни может понять, как раз про весёлую дружью драку. Хотя по особенному смеху и некоторым таинственным оборотам речи межняк догадывается, что время от времени толковать эти запевки можно и на неприличный лад.

Впрочем, для костлявых этот лад, по-видимому, далеко не такой уж неприличный…

Оба бойца жилистые и мослатые, оба носят на коже страшенные метки от бывших ран, и оба мастью даже не чернявые, как Ёна, а истинно вороные – только Мирка ворон синевато, а Тумак – явно сзелена.

Тумак бьётся свирепо и сильно, не тратит себя на увёртки и не отплясывает, а вот Мирка играет вовсю, с восторгом, яро визжит.

Оба не раз и не два отправляют противника «прилечь», только Мирка ни разу не кидается прижать и додавить упавшего – позволяет Тумаку свободно вскочить обратно в драку, разве что подзадоривает криком:

– Ну, яруха, красавушка!!! Валять тебя не перевалять!!!

А вот сбитого с ног Мирку почему-то никак не удаётся окончательно прижать и одолеть, как бы Тумак ни старался. Мирка утекает живой ртутью, взвивается на ноги и отскакивает, веселясь.

И ещё Пенни начинает крепко подозревать, что Тумак то ли попросту устал, то ли чего-то отхотел вмазать со всего плеча по Миркиной улыбающейся морде, или хоть зарядить лютого пня. Да и Мирке вроде плевать на свою возможную победу.

Под конец они хватаются бороться уже вовсе без битья, давят один другого сила к силе, рычат, и не уступает ни один.

И снова Пенелопе закрадывается в башку, что Мирка сейчас не пускает в бой всю свою мощь – нарочно ли, неумышленно.

Тут поднимается Штырь и говорит – вернее орёт, иначе было бы не услышать – что бойцы нынче уж порадовали так порадовали, и что выкуп за сторожевого Чеснока отдан даже с лихвой.

Мирка и Тумак, ошалевшие, мокрые, давить-то перестают, но им трудно так уж сразу разняться. Будто оба сразу упадут, если прямо сейчас друг дружку отпустят.

– Ой махина, жарко бьёшься, – хвалит Мирка.

– Ты тоже, – выговаривает Тумак.

– Я ещё и не то могу.

– Покажешь?

– Щас, пожди, отдохну только.

Садятся они рядом, и питьё хлещут по очереди из одной кружки.

Чия подзывает Тумака к себе.

Тот трудно встаёт и бредёт к своим – с неохотой.

Узелки