Когда патриарх Иерусалима и магистр ордена тамплиеров прислал ему священную реликвию — кровь Христову, король держал ее в тщательно охраняемом тайнике в церкви Гроба Господня в Лондоне. Молодой король носил фиал со святыней во время священных процессий из собора Святого Павла в Вестминстерское аббатство, и всю дорогу его взгляд не отрывался от реликвии. В знак смирения он надевал простые одежды, но сама церемония отчасти была создана для того, чтобы подчеркнуть теорию священности королевского сана. Надев после службы в Вестминстере корону и золотые одежды, король становился живой святыней, чей перст указывает в небеса. Понятие королевского сана для Генриха было связано с ритуалами и зрелищами. Он крестился в манере духовных лиц и следил, чтобы в дни церковных праздников перед ним пели «Christus vincit»[34]
. Его отец проводил свои дни в дороге, а Генрих, которого меньше одолевали страсти, предпочитал жить на одном месте, с комфортом и роскошью.Кроме всего прочего, Генрих желал, чтобы его царствование запомнилось как мирное. Он не любил войн. В одной декларации он отметил свое царствование за отсутствие «вражды и крупных войн» и заявил, что никогда не перестанет трудиться «ради мира и спокойствия всех и каждого». Его можно было даже считать «хорошим» человеком, но хорошие люди редко бывают хорошими королями. В Генрихе совершенно не было величия. Еще две его черты могут пролить свет на характер короля. Он любил свежий воздух и настаивал, чтобы окно напротив его кровати было всегда открыто. И он любил изображения улыбающихся лиц. Генрих приказал, чтобы скульптурами улыбающихся ангелов были украшены обе стороны крестной перегородки в церкви Святого Мартина в Йорке.
Он действительно был самым щедрым покровителем религиозного искусства в истории Англии. Он строил часовни и церкви; он был покровителем монахов-историков и монахов-просветителей; за время длинного царствования Генриха, когда будто бы сами камни кричали «Свят! Свят! Свят!», произошел расцвет готического искусства. Под пристальным взором короля во всем величии вырос памятник высокой готики — Вестминстерское аббатство с его огромным восьмиугольным зданием капитула. Нерешительному в некоторых вещах Генриху мы обязаны созданием множества архитектурных шедевров Англии. За время его правления было построено 157 аббатств, приорств и других связанных с религией учреждений, это был расцвет часовен Божьей Матери.
Так случилось, что в начале царствования Генриха в 1221 году в Англию прибыли первые монахи доминиканского ордена, а тремя годами позже за ними последовали францисканцы. Они уже давно не имеют такого значения, но в момент своего появления в стране значительно повлияли на духовную и культурную жизнь ее обитателей. Монахи обосновались в крупных городах, где нашли покровительство у богатых купцов, которые давно не питали любви к приходским священникам; молились они буквально на рынках.
Доминиканцы и францисканцы не жили обособленно, как монахи бенедиктинского ордена; они обитали в миру. Они были нищенствующими монахами, неимущими, которые бродили по улицам в поисках одежды и пищи. Они не просили — по крайней мере, поначалу — денег. Некоторые из первых францисканцев в Лондоне поселились на улице под названием Стинкин-Лейн (Вонючий переулок). Они проповедовали от лица бедных людей, и в результате помогли изменить чувства и восприятие городских жителей. Монахи рассказывали истории и шутили, они описывали чудеса и сокровища. Они превратили английскую молитву в народное искусство. До их прибытия в Англии было очень мало проповедей, и для большинства слушателей это был совершенно новый опыт. Первые кафедры проповедников появились только в середине XIV века.
Конечно, монахи разделили участь всех смертных; они были успешны и популярны, они привлекли к себе покровителей, которые сделали их богатыми, они строили монастыри и приорства, которые по роскоши и комфортабельности соперничали с другими монастырями. Они стали исповедниками великих. Любой, кто читал «Кентерберийские рассказы», знает, что через 150 лет после своего прибытия в Англию они стали олицетворением суетности и даже распущенности. Их закат стал мерилом упадка всех человеческих институтов, как светских, так и духовных.