Основания девятнадцатого столетия

Один пример. В то время, когда пишутся эти строки, весь цивилизованный мир набросился на Турцию. Европейские державы, принуждаемые общественным мнением, выступили в защиту армян и жителей Крита. Окончательное искоренение турецкой власти кажется только вопросом времени. Этому, ко­нечно, есть оправдание, так должно было случиться. Тем не менее факт, что Турция — последний уголок Европы, где це­лый народ живет в счастье и довольстве, народ, который ниче­го не знает о социальных вопросах, о жестокой борьбе за существование и тому подобное, где нет большого богатства и буквально нет обнищания, где все образуют одну общую се­мью и никто не стремится к богатству за счет другого. Я не пе­ресказываю то, что пишут газеты и книги, а высказываю свою точку зрения. Если бы мусульмане не проявили в свое время терпимость, когда это понятие не было знакомо в остальной Европе, то на Балканах и в Малой Азии царил бы идилличе­ский мир. Христиане бросили семя раздора; с жестокостью бездумной природной силы противодействия поднимается обычно такой гуманный муслемит и истребляет нарушителей мира. Христианам чужды как мудрый фатализм мусульман, так и умная индифферентность китайцев. «Не мир я принес, но меч», — говорит сам Христос. Христианскую идею можно назвать в известном смысле даже антисоциальной. Осознав неизвестное ранее собственное достоинство, христианам ста­новится недостаточно жить звериными инстинктами, они не хотят больше быть счастливыми как пчелы или муравьи. Если обозначить христианство как религию любви, то это значит очень поверхностно коснуться его значения для истории чело­вечества. Главное состоит в том, что в христианстве каждый приобрел небывалую до этого неизмеримую ценность (даже «у вас же и волосы на голове все сочтены». Матф. X, 30). Этой внутренней ценности не соответствует внешняя судьба, таким образом жизнь стала трагичной, и только благодаря трагизму история получает чисто человеческое содержание. Ни одно со­бытие само по себе не является исторически трагическим. Оно становится таковым только через сознание, ощущение тех, кто его переживает. В остальном то, что касается людей, остается таким же возвышенно равнодушным, как все явления приро­ды. К идее христианства я еще вернусь. Здесь только намече­но, во–первых, как глубоко и очевидно воздействие христианства на преображение человеческих чувств и по­ступков — этому мы видим живое подтверждение,¹² во–вторых, в каком смысле нехристианские народы не имеют истинной истории, а только исторические хроники.

Эллада, Рим, Иудея

История в высоком смысле слова это то прошлое, которое живет в настоящем, в сознании людей. Из дохристианских вре­мен поэтому нам интересна не с научной, но общечеловече­ской точки зрения история тех народов, которые спешат к своему возрождению, которое мы называем христианством.

Эллада, Рим и Иудея — вот те древние народы, которые важны с исторической точки зрения для живого сознания лю­дей XIX века.