Основания духовности

Служение — это не только выражение пробуждения, но и средство для пробуждения. Немногим из нас суждено удалиться от мира на продолжительное время и пройти через один великий цикл ухода из возвращения. Большинство будут проходить через много циклов, удаляясь, быть может, на один час ежедневно, на один день в неделю, и на несколько недель в год. Такие ритмы встроены в многие традиции — как, например, суббота в иудаизме и христианстве — и предоставляют многочисленные возможности для ухода и возвращения.

Разумеется, нет никакой необходимости ждать просветления, прежде чем приступить к служению, хотя сам я поначалу ошибочно полагал, что мне следует подождать, по крайней мере, перед тем, как начать учить других. Вдохновляясь героическими историями великих мудрецов, которые отказывались от всего и, в конце концов, достигали просветления после продолжительных периодов напряженной уединенной практики, я много лет откладывал занятия каким бы то ни было духовным учительством.

Под конец, моя жена вернула меня с небес на землю, как это может сделать только супруга. Обратив внимание на мои многочисленные поездки в центры уединения и годы практики, она заметила, что при теперешнем темпе продвижения, я, скорее всего, умру задолго до того, как произнесу хоть слово учения. В итоге, я понял — в полном соответствии с выводом, к которому пришел Абрахам Маслоу в своем исследовании психологически здоровых людей — что:

Наилучший способ стать лучшим помощником — это стать лучшим человеком. Но один необходимый аспект становления лучшим человеком связан с помощью другим людям. Поэтому можно и должно делать и то, и другое, одновременно.

Трудности — это потенциальные вклады

Чудесные таланты и глубокие духовные прозрения — это бесценные дары, но мы не нуждаемся в них для действенного служения. Даже то, что мы считаем своими слабостями и недостатками, может быть полезным, если мы готовы это открыто признавать и использовать для помощи другим людям. Один из моих любимых примеров исходит от Рейчел Римен, которую попросили поработать с самым сердитым из всех людей, которых ей только доводилось встречать. Пациент был спортивной звездой колледжа, чья жизнь была похожа на сон — репутация победителя, огромное признание, быстрые автомобили, и множество женщин. Затем у него появились боли в правой ноге. Ему поставили диагноз рака и уже через две недели ампутировали ногу.

Операция спасла ему жизнь, но положила конец той жизни, которую он знал. Он стал подавленным, очень сердитым, и начал действовать во вред себе — бросил учебу, пристрастился к наркотикам и алкоголю, отдалился от прежних друзей, и едва не погибал в одной автомобильной аварии за другой. Его бывший тренер направил его к Рейчел.

В надежде заставить его показать, какие чувства он испытывает к самому себе, я дала ему блокнот и попросила, чтобы он нарисовал свое тело. Он сделал грубый набросок вазы — просто внешние очертания. Он нарисовал глубокую трещину, проходящую через центр вазы, и продолжал снова и снова водить по трещине черным карандашом, скрипя зубами и прорывая бумагу. В его глазах были слезы — слезы ярости. Мне казалось, что рисунок красноречиво говорил о его боли и о необратимости его потери. Было ясно, что в эту разбитую вазу уже никогда нельзя было бы налить воду, она никогда не могла бы снова служить, как ваза. На это было больно смотреть. После того, как он ушел, я сложила рисунок и сохранила его. Он казался слишком важным, чтобы его выбросить.

Продолжая работать с Рейчел Римен, молодой человек начал исцеляться. Поначалу он не проявлял никакого интереса к тому, чтобы помогать другим пациентам, и был полон ярости по отношению к врачам и медицинскому персоналу. Однако, с течением времени он начал чувствовать первые побуждения заботы о других, страдающих подобно ему самому. Он начал навещать молодых людей в хирургическом отделении, у которых были проблемы, похожие на те, что испытывал он сам, и был в восторге, обнаружив, что может достигать с ними такого взаимопонимания, на которое были неспособны те, кто не страдали так, как он. Через какое-то время он начал помогать семьям пациентов, и хирурги начали направлять людей к нему. У него развивались своего рода пастырские функции, и по мере того, как это происходило, его гнев угасал.

На нашей последней встрече мы просматривали путь, который он прошел — камни преткновения и поворотные пункты. Я открыла его историю болезни и нашла рисунок разбитой вазы, который он нарисовал два года назад. Развернув рисунок, я спросила, помнит ли он это изображение своего тела, которое когда-то сделал. Он взял рисунок и какое-то время смотрел на него. "А знаете" — сказал он — "в действительности, этот рисунок не закончен". Удивившись, я подвинула к нему свою корзинку с цветными карандашами. Взяв желтый карандаш, он начал рисовать линии, идущие от трещины в вазе к самым краям бумаги — толстые желтые линии. Я наблюдала, озадаченная. Он улыбался. Под конец, он коснулся пальцем трещины, взглянул на меня, и мягко сказал: "Здесь проникает свет".