Основания новой науки об общей природе наций

Таким образом, Благочестие и Религия создали первых людей, – естественно благоразумных, так как они советовались с ауспициями Юпитера, – справедливых первой справедливостью и по отношению к Юпитеру, давшему, как мы видели, самое имя «Справедливость», и по отношению к людям, поскольку ни один не вмешивался в дела другого (как о Гигантах, рассеянных по пещерам Сицилии, Полифем{308} рассказывает Улиссу); собственно, такая справедливость на деле была лесной отчужденностью; кроме того – воздержными, довольствующимися одной единственной женщиной в течение всей своей жизни. Как мы увидим ниже, Благочестие и Религия сделали их также сильными, изобретательными и великодушными. Таковы были доблести Золотого века, но они не были такими, какими их изображали впоследствии изнеженные Поэты, когда позволено то, что нравится, ведь во времена Поэтов-Теологов ошеломленным людям были чужды всякие вызывающие тошноту размышления (как и теперь мы это наблюдаем на нравах крестьян), и им нравилось только то, что было позволено, нравилось только то, что было полезно; такое героическое происхождение сохранили Латиняне в следующем выражении: они говорили juvat{309} вместо «прекрасно». Доблести эти были также и не такими, какими их изображали Философы, – будто люди читали в груди Юпитера вечные законы Справедливости, так как первоначально они читали по виду Неба законы, диктуемые им молниями. Итак, доблести этого первого Века были такими, какими выше, в «Примечаниях к Хронологической Таблице», как мы слышали, восхваляли их Скифы: они втыкали нож в землю и поклонялись ему как Богу, а потом этим оправдывали убийства{310}; иными словами, доблести были чувственными, смешанными из религии и бесчеловечности; а что такие обычаи совместимы, можно неизменно наблюдать на ведьмах, как это было указано в Аксиомах{311}.

От такой первой Морали[149] суеверного и дикого Язычества идет обычай приносить человеческие жертвы Богам.

Так было у наиболее древних Финикиян: когда им угрожало какое-нибудь великое бедствие, например война, голод или чума, тогда цари приносили в жертву своих собственных детей, чтобы умилостивить небесный гнев, как рассказывает Филон. Детей приносили в жертву обычно Сатурну (по сообщению Квинта Курция). Этот же обычай, как повествует Юстин, впоследствии сохранился и у Карфагенян, племени, несомненно происходящего из Финикии, как мы это увидим ниже; у них он удержался до их последних времен, как это подтверждает Энний следующим стихом:

Et Poinei solitei sos sacruficare puellos{312}

.

После поражения, нанесенного им Агафоклом, они принесли двести благородных детей в жертву своим Богам, чтобы их умилостивить. На Финикиян и Карфагенян в таком безбожно-благочестивом обычае похожи и Греки – вспомним обет и жертвоприношение Агамемноном его дочери Ифигении. Это не должно вызвать удивления у того, кто поразмыслит о циклопической отцовской власти первых отцов Язычества: она существовала у самых ученых наций, какими были Греки, и у самых мудрых, как Римляне; и у тех и у других, вплоть до времен самого расцвета их Культуры, отцы имели право убивать своих новорожденных детей. Такое размышление, конечно, должно уменьшить тот ужас, который вызывают в нас, при нашей современной мягкости, Брут, обезглавивший двух своих сыновей за участие в заговоре для восстановления в Риме тирана Тарквиния, и Манлий, прозванный Imperiosus, отрубивший голову своему благородному сыну, сражавшемуся и победившему вопреки его приказанию. Такие человеческие жертвоприношения практиковались Галлами, как это утверждает Цезарь. Тацит в «Анналах» рассказывает об Англичанах, что они посредством божественной Науки Друидов, которых Тщеславие