Основано на реальных событиях

Но я поставила перед Л. чашку и сахарницу и осталась стоять.

Я не могла задать ей ни одного вопроса.

Я смотрела на Л. и улавливала лихорадку, трепещущую у нее под кожей, да, оттуда, где я стояла, я очень отчетливо улавливала горячечный стремительный ток ее крови.

Я оставалась там, далеко от нее, опершись спиной о посудомойку. Я впервые подумала, что в Л. есть что-то, что от меня ускользает, чего я не понимаю. Впервые, мне кажется, я испугалась, сама не знаю, чего, хотя не могла придать своим опасениям ни формы, ни образа.

Л. выпила кофе и встала. Она поблагодарила меня.

Уже рассвело, и она чувствовала, что теперь готова вернуться домой, она устала.

* * *

Хотелось бы мне суметь понять, что за человек Л. во всех ее проявлениях, какими бы противоречивыми они ни были.

Л. проявляла себя в разном свете, то солидной и сдержанной, то забавной и непредсказуемой. Именно это делает таким сложным представление о ее личности, эти внезапные переходы к владению собой, эта смесь властности и серьезности, которая вступала в противоречие с вспышкой досады или фантазии, сила которой напоминала мне неожиданные приливы воздуха, когда под порывом ветра с грохотом распахиваются окна.

Л. по-прежнему поражала меня своей способностью мгновенно улавливать чужое настроение и приспосабливаться к нему. Она умела переломить недовольство официанта в кафе или усталость продавщицы в кондитерской, как будто, едва переступив порог, почувствовала их настроение. Она всегда как бы опережала на такт. В общественном месте она умела с кем угодно завести разговор и меньше чем за три минуты уже выслушивала жалобы и вызывала на откровения. Л. проявляла снисходительность и терпимость, казалось, она все понимает, хотя не выносит суждения.

Л. умела найти слова утешения и примирения.

Л. относилась к числу тех людей, к которым инстинктивно обращаются на улице, чтобы спросить дорогу или совет.

Но порой гладкая поверхность вдруг нарушалась, и Л. обнаруживала удивительную грань себя самой. Время от времени, явно желая опровергнуть собственные убеждения, Л. впадала в ошеломляющий, непропорциональный гнев. Например, из-за того, что, столкнувшись с ней на тротуаре, кто-то не изменял своей траектории (она полагала, что два человека, идущие навстречу друг другу, должны сделать шаг в сторону или, во всяком случае, сделать движение в знак уважения или готовности). Среди эпизодов в метро мне помнится, как однажды в течение пяти минут, когда какая-то женщина орала в свой мобильник, Л. с непроницаемым лицом громко отвечала ей, а та не отдавала себе отчета, что это вызывало смех окружавших нас пассажиров.

В другой раз, когда мы с ней назначили встречу на площади Мартен-Надо, я обнаружила ее там красной от бешенства и осыпавшей ругательствами какого-то типа, который кричал громче ее, но чьи выражения казались гораздо более сдержанными. Своим низким, твердым и решительным голосом Л. одержала победу. Согласившись наконец уйти, она объяснила мне, что тот тип повел себя нагло и вульгарно по отношению к двум девушкам, прошедшим мимо него в шортах.

Л. могла говорить на самые разнообразные темы. Парижская невежливость, мелкие начальники, инквизиторы и палачи всех сортов, разные формы соматических изменений и их связь с нашим временем, человеческая телепортация относились к ее любимым темам. Если исходить из принципа, что мы есть не что иное, как совокупность связанных между собой атомов, то никакой основной закон физики не мешает нам жить вместе, соблюдая наше личное пространство. Никакой основной закон физики также не помешает нам через несколько сотен или тысяч лет телепортироваться из пункта А в пункт Б, точно так же, как сегодня мы можем почти мгновенно отправить фотографию или музыкальный отрывок на другой конец света.

Среди других причуд Л. можно назвать ее уверенность в том, что левши – существа особенные, что они мгновенно распознают друг друга, связаны между собой и образуют долгое время отрицавшуюся невидимую касту, превосходство которой больше не требует доказательств.

Очень скоро я заметила, что у Л. имеются также и фобии: однажды, когда мы вдвоем завтракали в кафе моего квартала, я увидела, как по барной стойке позади нее пробежала мышь. Заметить мышь в парижском ресторане, даже самом шикарном, не редкость, но я должна признать, что днем, в переполненном зале, это случается не так часто. Тем более что зверек семенил довольно беспечно. Зрелище показалось мне достойным того, чтобы прервать наш разговор.

Л. замерла, не решаясь обернуться.

– Настоящая мышь? Ты шутишь?

Я отрицательно покачала головой, я забавлялась.

А потом я догадалась, что Л. не прикидывается, она побледнела, на лбу выступили бисеринки пота. Я впервые видела ее такой бледной.

Я попыталась успокоить ее: мышка исчезла, незачем беспокоиться, она не вернется. Л. знать ничего не хотела. Она больше не проглотила ни кусочка салата, к которому только притронулась, попросила счет, и мы вышли.