Основатели (СИ)

Она замерла, близоруко вглядываясь в темноту, лишь на мгновение рассеянную светом волшебной палочки.

Человек на удивление ловко, в три прыжка, пересек лужу и оказался прямо перед женщиной — он даже схватился за ее руки, чтобы удержать равновесие.

— Реувен, — повторил он, откидывая на спину капюшон, — не могу поверить, что мы встретились — после стольких лет.

Теперь она его узнала — ахнула и отпрянула, будто увидела призрак. Впрочем, он и был призраком — призраком давно ушедших времен их юности.

— Зачем ты пришел? — спросила Реувен, когда справилась с собой. Она хотела казаться холодной, словно его появление ничего для нее не значило; человек это видел и втайне посмеивался над нею.

— Я пришел повидать учителя, — сказал он, вновь взяв ее руки в свои, — и тебя, — он чуть подался вперед, заставляя Реувен отступить, — и вот незваный гость уже перешагнул порог ее дома.

Реувен, раздосадованная тем, что, сама того не заметив, впустила его, ответила резко:

— Тебя сюда не звали. Зачем ты вернулся? Разве не говорил ты, что хочешь вырваться отсюда навсегда? Разве всё наше не было тебе ненавистно? — ее взгляд упал на большое позолоченное распятие у него на груди. — Ты отрекся от нас, Элазар, — предался незаконнорожденному висельнику ради собственной алчности, принял погибель — а теперь смеешь являться сюда с мерзостью на груди, — она указала на распятие, — и не стыдишься предстать перед моим отцом?

Элазар улыбнулся и нежно взял Реувен за плечи.

— Неужели ты до сих пор сердишься на меня? — произнес он так, будто говорил о какой-то давней и пустой детской обиде.

Реувен вспыхнула. Она чувствовала, что Элазар пытается обвести ее вокруг пальца, — обвивает, как змей, кольцами лжи — но не могла понять, какую цель он преследует. Это выводило Реувен из себя. Он и прежде был таким — зыбким, неверным, ускользающим как вода сквозь пальцы. Реувен никогда не удавалось проникнуть в его помыслы, сколько бы она ни пыталась, — а Реувен не любила людей, которых не могла прочесть. И сейчас она угадывала, что Элазар явился, чтобы обмануть ее — ее и отца, человека слишком доверчивого и доброго, чтобы видеть коварство в других, — и Реувен терзалась от мысли, что не сможет его защитить.

— Уходи, Эли, — сказала Реувен. — Ты накликаешь беду на этот дом.

— Ты всегда была ко мне несправедлива, прекрасная Гипатия, — отозвался тот, мастерски разыграв обиду и в то же время польстив дочери учителя. Он отвернулся от Реувен и прошел вглубь дома, будто бы глубоко опечаленный, — и не успела Реувен опомниться, как обнаружила его греющим руки у очага.

Некоторое время она стояла, ошеломленная своим поражением, а Элазар меж тем шепнул что-то огню, заставив его разгореться ярче. Отблески пламени заплясали на лице Элазара, отчего оно стало еще более дьяволоподобным — очень смуглое и хищное, с густыми сросшимися бровями и низкими надбровными дугами, глубоко посаженными черными глазами, крючковатым носом и острым подбородком. У любого, кто взглянул бы на него сейчас, могло возникнуть подозрение, что под зеленым плащом он скрывает хвост и копыта.

Наступила тишина. Элазар молчал, будто совершенно забыл о Реувен. Он чувствовал на себе ее взгляд и поджидал, когда она сама заговорит — знал, что терпения Реувен хватит ненадолго. Он рассеянно оглядывал стены, колдовские письмена на них, потускневшие от времени, сундуки, в которых — как он знал — хранились магические трактаты на латыни, греческом, арабском, иврите и арамейском. Элазар даже вспомнил их запах. Прежде, когда учитель бережно извлекал из сундука один из своих драгоценных свитков и разворачивал его перед учениками, этот запах пробуждал в Элазаре необычайное волнение — запах пыли веков, пергамента и папируса, каких-то едва ощутимых благовоний… Запах тайного знания.

— Хорошо, Элазар, — проговорила Реувен, как будто всё это время вела с ним безмолвный спор. — Что тебе нужно? — она опустилась на скамью напротив него, и Элазар наконец смог рассмотреть Реувен как следует.

Когда после долгой разлуки мужчина встречает ту, которую знал еще девочкой, принято говорить, что она расцвела, как прекрасный цветок, — но Реувен, пусть и повзрослела, осталась такой же некрасивой. Она была уже немолодой женщиной, слишком высокой и слишком худой, с жесткими завитками черных волос и болезненно-бледной кожей; на лице, скуластом, с широкими бровями и темным пушком над верхней губой, читалось упрямство. «Она так и не вышла замуж», — догадался Элазар и улыбнулся, не зная в точности, что он испытывает — радость или злорадство.

— Я пришел, чтобы поблагодарить твоего отца, — неторопливо начал он, с насмешливым любопытством разглядывая Реувен. — Если бы не он, не его мудрость и терпение, я не добился бы того, чего добился в своей жизни. Всем, чего я достиг, я обязан моему доброму учителю Абигдору.

Реувен поджала губы.