Основная операция

— А-а-а! — сразу вспомнил Карпенко. — Про Лешку Волохова. Мы дворец взяли, а ему сильно правую руку посекло гранатой. Привезли в наш госпиталь, там доктора посмотрели и говорят: «Все ясно и понятно — нужна ампутация»…

Сильно гудело, мелко вибрировал фюзеляж, приходилось напрягать голос и слух. Генерал и капитан склонили головы друг к другу.

— Знаешь, как они дают заключения: сказал — и все, вот она, истина в последней инстанции! У меня, конечно, первая мысль — ткнуть им в морды стволом… Но под страхом операцию не сделаешь, решил вначале по-другому попробовать. Выхожу вперед и уверенно так заявляю: «Я профессор Звездочкин из Ленинградской военно-медицинской академии, ваш диагноз неверен!»

Карпенко усмехнулся.

— Стою в камуфле, с автоматом, только из боя, рожа — соответствующая. А Звездочкин действительно светило в военной хирургии, его имя у всех на слуху. Но откуда он тут взялся и почему в таком виде — понять не могут. Переглядываются, руками разводят, а я пру буром: «Сам бы сейчас все сделал, да контузило меня, руки дрожат и не соображаю ничего!»

Тусклый свет бортовых лампочек раздражал, угнетающе давила неизвестность предстоящего. Рассказ Карпенко был способом отвлечься для обоих.

— Пришли в себя, стали что-то доказывать, терминами медицинскими сыпать… А я свое: «Провинциальный уровень оценок, не учтены резервные возможности организма»! А сам автомат щупаю, может, еще пригодится. Только я коновалов этих и так достал. Пошушукались, повезли в операционную, а через два часа вышли все мокрые: «Что могли — сделали!» И вижу: сами собой гордятся. Сразу отправили Лешку с сопровождающим в ташкентский госпиталь, потом в Ленинград, так и осталась у парня рука на месте! Потом ему уже настоящий Звездочкин сказал: «Повезло тебе, дружок! В условиях полевого госпиталя при таком ранении исход один — ампутация». И спрашивает задумчиво: «А ты не знаешь, почему в истории болезни написано, что первичная операция проведена при консультации профессора Звездочкина? Я вроде их не консультировал… Может, имелись в виду мои труды?»

Королев засмеялся. Карпенко ждал такой реакции и рассмеялся тоже.

— А вы не знаете, что с Верлиновым? — неожиданно спросил капитан. — Ходили слухи, что его видели в Москве… Ерунда, правда? Если бы он вернулся, мы бы знали…

Карпенко помолчал. Он доверял Королеву, но речь зашла о деликатных и болезненных вещах. В другой обстановке он бы не стал отвечать. Если бы они не находились в спящем самолете, падающем в безвременье.

— Он вернулся. И поступил на государеву службу. Отмену смертного приговора надо отрабатывать… С нами не связывался. Придется же в глаза смотреть…

Было видно, что генералу этот разговор крайне неприятен, поэтому Королев больше не стал ничего расспрашивать. Висящий между небом и землей транспортник жадно глотал километры черноты, неумолимо сокращая оставшиеся им часы покоя и безопасности. Связывавшие их с домом, близкими, товарищами, со всей обычной жизнью нити растягивались, становились все тоньше. Впереди ждали война, риск и смерть.

* * *

Василий Семенович Сливин, известный американской разведке под псевдонимом Ежик, иракской — под кодовым обозначением Продавец и проходящий в документах российской спецслужбы как Соловей, последние дни не находил себе места. Он влез в сложную, грязную и опасную игру, для которой не имел совершенно никаких способностей. Тайный агент нескольких разведок должен быть бесшабашным авантюристом, которому сам черт не брат. А Сливин вздрагивал при каждом стуке, шарахался от незнакомых людей, не мог заснуть без снотворного и клал на пол рядом с кроватью заряженный «мосберг». Больше всего ему хотелось, чтобы все кончилось как можно скорее, причем без его участия. Проблема должна быть разрешена другими людьми. Дав согласие сотрудничать со Службой внутреннего контроля, он получил надежду на такой исход, однако полностью устраниться от личного участия не удавалось: надо продолжать игру с Ахмедом и информировать о ней немногословного и жесткого Межуева.

Исполнив свою часть договора, дьявол не объявлялся за расчетом, но угроза его появления отравляла конструктору существование. Пытаясь отвлечься, он стал вечерами выпивать по сто — сто пятьдесят грамм коньяка, после чего склонял Машу к сексу, но она находила поводы для отказа, ибо не была уверена, что общение с Лечи обошлось без последствий, и выдерживала инкубационный период. На Сливина холодность жены действовала угнетающе, давала пищу для подозрений и делала жизнь еще более беспросветной. Несколько раз приходила мысль о самоубийстве, но когда он заглядывал в черный срез широкого, как водопроводная труба, ствола, то понимал, что реализовать ее никогда не сможет.

В субботу Маша отправилась в парикмахерскую, а он вышел за хлебом и прямо у подъезда столкнулся с плотным мужчиной в добротной, наполовину расстегнутой дубленке и дорогой шапке. Сливин хотел обойти незнакомца, но тот заступил дорогу.

— Не узнали? У вас говорят — богатым буду!