Основные течения в еврейской мистике

Здесь я хотел бы сделать одно замечание. Гностический характер этой психологии и антропологии очевиден. Строй антропологии Лурии соответствует в общих чертах строю его теологии и космологии, с той лишь разницей, что рассуждения о мистическом свете Божественной эманации и его манифестациях переносятся на душу и её «искры». Человек, каким он был до своего падения, мыслится как космическая сущность, заключающая в себе целый мир и занимающая более высокое положение, чем сам Метатрон, первый из ангелов [DLXXXIII]. Адам га-ришон, Адам Библии, соответствует в антропологической плоскости онтологическому предвечному человеку Адаму Кадмону. Очевидно, что земной и мистический человек находятся в тесной взаимосвязи, их строение одинаково, и, выражаясь словами самого Виталя, один служит одеянием и покрывалом для другого. В этом заключается также объяснение связи, существующей между грехопадением человека и космическим процессом, между нравственностью и физикой. Так как Адам действительно, а не только в переносном смысле был всеобъемлющ, он в своём падении должен был увлечь за собой и затронуть всё в совершенно реальном смысле. Драма, которую пережил Адам Кадмон в теософском плане, повторяется и воспроизводится в драме, которую переживает Адам га-ришон. Вселенная переживает падение с падением Адама, происходит всеобщее расстройство, и всё вступает, пользуясь выражением Лурии, в «стадию убывания». Первородный грех повторяет «разбиение сосудов» на соответственно более низком уровне [DLXXXIV]. В результате снова ничего не остаётся там, где ему надлежало быть, и таким, каким ему надлежало быть. Поэтому ничто с той поры не занимает своего истинного места [DLXXXV]. Всё пребывает в изгнании. Духовный свет Шхины был ввержен во мглу бесовского мира зла. Следствием было смешение добра и зла, которые должны быть отделены друг от друга посредством восстановления элемента света в его прежнем положении [DLXXXVI]. Адам был духовным существом, предназначенным пребывать в сфере Асия [294], которая, как мы видели, был также духовным измерением. Когда он впал в грех, тогда и только тогда этот мир сорвался со своего прежнего места и смешался с областью клипот, первоначально помещённой ниже его [DLXXXVII]. Таким образом возник не только материальный мир, в котором мы живём, но и человек как существо, состоящее из материи и духа [DLXXXVIII]. Впадая в грех, мы всякий раз воспроизводим этот процесс смешения святого с нечистым, «падения» Шхины и её изгнания. «Искры Шхины» рассеяны по всем мирам, и «нет сферы существования, в частности одушевлённой и неодушевлённой природы, которая не изобиловала бы святыми искрами, смешанными с клипот и долженствующими отделиться от них и вознестись ввысь».

Историку религии сразу же становится очевидным родство этих идей с религиозными представлениями манихеев [295]. Мы имеем здесь некоторые гностические элементы – в частности, теорию рассеянных искр или частиц света – которые отсутствовали или не играли существенной роли в ранней каббалистической мысли. Вместе с тем не может быть сомнений в том, что этот факт объясняется не наличием исторических связей между манихеями и новой каббалой Цфата, но глубоким сходством в мировосприятии и умонастроении, которые в своём развитии привели к аналогичным результатам. Вопреки этому или, быть может, скорее благодаря этому, для исследователей гностицизма лурианская доктрина представляет некоторый интерес, ибо она, на мой взгляд, как в принципе, так и в частностях являет собой характерный пример гностического строя мыслей.

9