Формальными обвинителями на суде выступали Мелет, Анит и Ликон, имена которых смерть Сократа сделала бессмертными, но реально обвинение – это реакция аристократической части Афин на разоблачительные поучения Сократа: «... я сознательно всю свою жизнь... шел туда, где частным образом мог оказать всякому величайшее, как я утверждаю, благодеяние, стараясь убедить каждого из вас не заботиться о своих делах раньше и больше, чем о себе самом и о том, чтобы самому стать как можно лучше и разумнее» (там же, с. 206). Сократ не боялся смерти, но не хотел умирать «испорченным» (т.е. добиваться оправдания унизительными просьбами и раскаянием в том, в чем не чувствовал себя виновным, признанием ложности своего морально-этического учения). Он не воспользовался даже подготовленными для него условиями побега: он жил, исполняя свой долг человека перед своими согражданами; умер, исполняя долг гражданина перед законом (смертный приговор ему вынесли, опираясь на афинские законы).
На суде Сократ своего учения не развивал, он только защищал право пропагандировать свои убеждения перед гражданами. По его учению, человек морально несовершенен не в силу своей природы (духовной или телесной), а в силу невежества, незнания того, каким должен быть человек, в чем его подлинное достоинство. Губит человека самомнение: людям кажется, что они знают многое (если не все), поступают всегда правильно и справедливо, все их поступки оправданы перед голосом совести. Но беда всех в том, что люди субъективную оценку своих дел, мыслей и представлений выдают за объективную.
Сократ, беседуя со своими согражданами, желая от них узнать истинное понимание какого-либо вопроса (добра, красоты, справедливости и т.п.), подводил собеседника к мысли, что его представления крайне запутанны, порой даже ложны; от прежней самоуверенности не оставалось и следа. Собеседник нередко противоречил самому себе и говорил в ходе беседы обратное тому, что утверждал вначале. Сократ же, как это следует из «сократических» диалогов Платона, не давал собеседнику уклоняться от рассматриваемой проблемы, уточнял ответы собеседника, отсекал из фраз лишнее, весь словесный мусор; в итоге собеседник признавался, что Сократ его запутал окончательно, или в том, что он только под конец беседы понял ложность своих прежних представлений, свою самоуверенность, свое невежество.
Беседовал Сократ с афинянами не о космосе, не о мировых первопричинах, а казалось бы, о ясных для всех предметах: о правде и лжи, о хорошем и дурном, о справедливости и несправедливости, о прекрасном и безобразном, т.е. о предметах, в которых каждый считает себя знатоком и великим мудрецом. В итоге оказывалось, что в ходе бесед «мудрость» рассыпалась, человек оказывался беспомощным внятно изложить суть, казалось бы, ясного для всех предмета. Сократ «испытывал», как он признает в своей оправдательной речи, представителей всех слоев афинского общества: знаменитых политиков и ораторов, представителей искусства, искусных ремесленников, не гнушался разговорами на базаре и просто останавливал прохожих на улице.
Корень понятийного кризиса, как устанавливал Сократ, в том, что люди не имеют ясного представления о том, что такое красота вообще, справедливость вообще, истина вообще, должное вообще и т.п. По его учению, эти исходные морально-этические категории, составляющие корень нашего нравственного мира и определяющие качество личности, существуют объективно, а не только в наших представлениях. Через это и все наши беды: главный порок – незнание, главная человеческая добродетель – знание. Отсюда получается, что человек внутренне считает себя справедливым, а объективно он несправедлив; человеку кажется, что он творит добро, а в итоге получается зло. От такого смешения представлений все общество оказывается порочным, и не знает этого. Внутренняя беда каждого обернется бедой всего общества. «И вот я утверждаю, афиняне, меня умертвившие, что тотчас за моей смертью постигнет вас кара тяжелее, клянусь Зевсом, той смерти, которой вы меня покарали» (там же, с. 110).
Сократ оказался прав. Объединенные силы греков во главе с Афинами незадолго до смерти Сократа разгромили при Марафоне полчища персов, но противостоять войскам набирающей силы Македонии они уже были не в состоянии.