Основы искусства святости, том 1

а наоборот, мускулы в ненапряженном состоянии, ровное дыхание и спокойное лицо. Автор, по крайней мере, безусловно не может этого сделать. В данном случае, по его мнению, гнев должен совершенно отсутствовать как чувство, связанное с известными наружными проявлениями, и можно предположить, что в остатке получится только спокойное, бесстрастное суждение, всецело принадлежащее интеллектуальной сфере, именно, мысль о том, что известное лицо или лица заслуживают наказания за свои грехи. То же рассуждение применимо и к эмоции печали: что такое была бы печаль без слез, рыданий, задержки сердцебиения, тоски под ложечкой?.. То же самое обнаруживается при анализе всякой другой страсти... Чем более я анализирую мои психические состояния, тем более я убеждаюсь, что "грубые" страсти и увлечения, испытываемые мною, в сущности создаются и вызываются теми телесными переменами, которые мы обыкновенно называем их проявлениями или результатами».

Действительно ли ученые коллеги Джемса настолько бестолковы или так кажется только последнему, не знаю, но ломиться в открытую дверь и вновь открывать в буквальном смысле «таблицу умножения» — невелико «открытие». Действительно, ведь все вышесказанное было давным-давно, 1500 лет тому назад, известно христианам из аскетических писаний святых отцов-пустынников. Равным образом и было сказано (св. Иоанн Лествичник), что «некоторые из страстей, родившись в душе, переходят в тело, а некоторые — наоборот. Это последнее случается обыкновенно с мирскими [что Джемс и не постыдился сейчас признать за собой], а первое с проходящими монашеское житие, по неимению к тому случаев»⁶⁷.

Обо всем этом не стоило бы, повторяю, упоминать. Но интересен дальше

логический и психологический вывод человека, гордящегося познаниями в логике

68

И ПСИХОЛОГИИ .

«Тем более мне начинает казаться вероятным, — заключает неожиданно из всего предыдущего Джемс, — что сделайся мой организм анестетичным (нечувствительным), жизнь аффектов, как приятных, так и неприятных, станет для меня совершенно чуждой, и мне придется влачить существование чисто познавательного или интеллектуального характера. Хотя такое существование и казалось идеалом для древних мудрецов,

-321-

но для нас, отстоящих всего на несколько поколений от философской эпохи, выдвинувшей на первый план чувственность, оно должно казаться слишком апатичным, безжизненным, чтобы к нему стоило так упорно стремиться»⁶⁹.

На этом стоит остановиться, ибо этот взгляд на существо духовной жизни очень распространен, как в научной, так и в художественно-публицистической литературе. В свое время Розанов и К° доказывали, что жизнь будет совершенно пресной, если изъять из нее страсти и начать «категорию правды» «с покойника», а

, 70

не с «культа плоти» и «метаоизирования пола» .

Так как весь мир лежит во зле (1 Ин. 5,19), то и все славные и сильные его также. Они мертвы душою, хотя и славны учеными заслугами, орденами, почестями и т.п. Они слепы для духовной жизни и на все смотрят глазами плоти. Придут ли в церковь — ищут красоты архитектуры, живописи, музыки и пения, но не красоты содержания духовных песнопений и молитв. Продолжительность богослужения изводит их и скоро выгоняет из храма. «Хорошо пели певчие», «красивый голос у диакона», «прекрасные манеры архиерея» — вот в чем и как воспринимается и понимается ими молитва. Будут ли слушать проповедь — прежде всего ищут превосходной дикции от оратора, блеска фраз и построения речи, остроумных оборотов, сочетаний, примеров и прочего. А чтобы приложить к жизни содержание проповеди — это такая для них страшная вещь, что если напомнить им о ней, то не на шутку на вас рассердятся. Захотят ли чем-нибудь помочь ближнему, дотошно расспросят, не мот ли он, да действительно ли нуждается в помощи, да от чего пришел в бедность, и к какому, собственно, классу общества принадлежит, какой веры, национальности, да потребуют отчета в правильном расходовании своей грошевой подачки... И так во всем. Сами истлевая в страстях, на все смотрят глазами страсти и не допускают мысли, что может быть иное какое состояние. Бесстрастный человек для них представляется какой-то абстрактной фикцией, тенью воображения.

«Мудрый замечает такого человека при первой встрече, - говорит преп. Исаак

71

Сирин , — и чистый обоняет его зловоние».

Понятно, что если бы духовная жизнь христианина складывалась действительно из того, что оставалось бы после «вычитания» из страстной жизни человека -322-

всех его чувственных проявлений и на этом дело останавливалось бы, тогда, конечно, мы были бы несчастнейшими существами на свете. Но если даже с человеческой точки зрения и логики в этом видят непорядок и безумие, то какую же долю надо иметь в себе последнего, чтобы приписывать Богу такое устройство в мире!