Основы научного антисемитизма

Конечно, не всегда и не всякое обобщение корректно, но совсем без обобщений в принципе невозможно какое бы то ни было рассуждение. Некоторые, правда, говорят, сами не понимая какой абсурд они этим несут: «Обобщай, но не говори слово «все»». Тут им не мешало бы знать, используется ли слово «все», не используется, во всяком обще-утвердительном или обще-отрицательном суждении оно всегда подразумевается. Более того, всякое общее классовое понятие, как, например: евреи, гои, конфликты, субъекты и т.п. по умолчанию подразумевает всеобщность «все». Когда Цветаева говорит: «В сем христианнейшем из миров поэты – жиды» (Поэма конца), то в сей фразе, конечно, не имеются в виду «некоторые поэты», так же как и не имеется в виду «всякий, кто называет себя поэтом». Конечно, она говорит о поэтах истинных, абстрактных. Кто такой «истинный» поэт – это уже другой вопрос, здесь нужно спросить Цветаеву, какой идеал она вкладывает в это понятие. Для нас же важно отметить, что все классовые понятия идеальны, об идеале у каждого могут быть свои представления, реальные же вещи либо соответствуют идеалам или не соответствуют. Потому в русском языке, где нет артиклей и нет явного различия между неопределенным абстрактным английским «a» и определенным конкретным «the» («He is a jew» и «He is the jew» – «он еврей» и «он тот самый еврей» – смысл не один и тот же, так ведь?), манипуляторы особенно любят прибегать к софизмам, где общее подменяется частным, а частное общим. Возьмем, к примеру, знаменитую апорию Эпименида Критского (VI в. до н.э.): «Все критяне лгуны» и представим себе, как наши «умники» поправляют древнего мудреца, мол, следует сказать: «Некоторые критяне иногда лгут», само собой разумеется, тогда бы не только никакого софизма не было, но и никакой мудрости и мысли вообще (как все просто и понятно без мудрости то!). Но не дураки же ломали свои головы над этим парадоксом на протяжении тысячелетий, потому что, если речь идет о критянах, значит о критянах во всем объеме этого понятия, аналогично и о лжецах, иначе нужно подвергнуть сомнению сами основы логики, нашу способность рассуждать, ибо если все суждения частные, то из них нельзя сделать никакого вывода – философы это понимали. Это означало для них не просто шутку, но целую катастрофу для науки, для правосудия, для государства (история знает случаи самоубийств отчаявшихся разрешить этот парадокс), если так можно манипулировать с понятием «критянин», то чего стоят все остальные наши понятия? Вот такую задачку поставил им старый грек. Только у идиотов всегда все просто, потому и «Свинья Минерву учит», свинячье мышление никогда не поднимается выше конкретного: «Когда бы вверх могла поднять ты рыло...». Конечно, если еврей скажет: «Все евреи лгуны», мы скажем, что он тем самым вычеркнул сам себя из понятия «еврей», хотя и понятия исключительно данного контекста суждения. Если он говорит правду, то не может принадлежать лжецам, если он лжет, то не может относиться к правдивцам. Даже когда человек судит о самом себе: «Я лгу», он и объект его суждения не одно и то же. И что бы вообще мы ни говорили сами о себе или о том классе понятий, к которому себя причисляем, здесь «я» и «я» всегда будет не одно и то же, ибо первое «я» субъект, а второе «я» объект. Судящий всегда снаружи, в момент суждения, рефлексии, он перестает быть самим собой. Когда Иуда сказал: «согрешил я, предав кровь невинную» (Мф.27:4), он уже не был больше Иудой-предателем, он был судьей, сам себе вынесшим приговор.

Таким образом, не делая обобщений, невозможно судить и о частном, и даже о единичном, поэтому, если уж вы хотите кого-то чем-то называть (хоть евреем, хоть антисемитом), то этому «чему-то» должны дать определение по форме «все». Иными словами, без обобщения нет дискурса никакого, потому об эмпиризме нельзя и говорить как о дискурсе, и на полемику с эмпиристами мы даже не будем тратить время, ибо, при всем нашем к ним уважении, у нас разные предметы исследования: у них – факты, у нас категории и обобщения. Вместе с тем, в нашем дискурсе обобщений мы хотели бы избежать двух крайних тенденций: эссенциализма (консерватизма) и плюрализма (постмодернизма).

Суть первой можно проиллюстрировать старым советским анекдотом:

«Приезжает Маргарет Тетчер в СССР. Ее встречает Леонид Ильич Брежнев, читая приветственную речь, говорит: «Уважаемая госпожа Индира Ганди!». Референт ему шепчет: «Леонид Ильич, это же Маргарет Тетчер, а не Индира Ганди» – «Сам вижу, что Тетчер, но тут вот написано: «Индира Ганди».