Основы Науки думать. Книга 1. Рассуждения

Лично мне этот призыв напоминает анекдот из теории вероятностей о том, что если стаду обезьян дать неломающиеся письменные машинки, то за бесконечное время они, барабаня по клавишам, напечатают все «Войны и миры», созданные человечеством. По математической теории вероятностей это возможно, как считают ее приверженцы. Возможность эта – механически повторить последовательность знаков – только математическая, но она так очаровывает самих математиков, что они просто не хотят смотреть в сторону людей и действительности.

Вот и психологу, который хочет отбросить все человеческие условности, плевать на тех, кто должен будет возиться с этой горой хлама. Когда обезьяны будут стучать по клавишам, для того чтобы понять, что из-под их пальцев вышло что-то осмысленное, нужно будет целое человечество, трудящееся в поте лица. Человечество, в поте лица своего, потрудилось и вычленило в потоке мыслительного хлама какие-то закономерности, которые позволяют говорить об устройстве того, что производит мысли. И явно разглядело, что у души и сознания есть качества и способности. Это великий труд, но весь мир насилья мы разрушим до основанья…

И потрудимся над тем же самым еще раз! Но это потом, и не мы. Это мы предоставим нашим глуповатым потомкам, которые будут восхищены нашим титаническим подвигом разрушения. Себе же мы заберем разрушительную часть!

Итак, разрушение.

«Но употребляя язык душевных способностей, то есть называя группы душевных явлений именами тех или других душевных способностей, очень легко сбиться на старинный способ изучения психологии. Чтобы предохранить себя от этой ошибки, следует так поступать: надо рассматривать душевные явления и управляющие ими законы сначала без употребления понятия душевных способностей; а когда будет окончен какой-нибудь вопрос, показать, как полученные результаты могут быть высказаны и на языке душевных способностей» (Там же, с. 137–138).

Это значит, что там, где новый подход уж совсем не работает и выглядит глупо, все же можно кое-что из потока мыслей увязывать с прежними понятиями. Но так, чтобы это выглядело лишь уступкой бытовому языку профанов. Ну, чтобы те, кто платит за наш труд, имели хоть какую-то иллюзию, что понимают науку…

«Но есть названия и таких душевных способностей, что от их употребления может быть только вред, так что от них надо отказаться в науке. Прежде всего это – разум и рассудок» (Там же, с. 138).

Вот и добрались до главного врага! И это – философ и кантианец! Объяснение просто, как тот пароход, с помощью которого Советская Россия избавлялась от своих слишком сложных мозгов, отправляя вон лучших своих философов. Кстати, Введенского не посчитали достойным этого парохода, и он до двадцать пятого года бегал по Питеру и вел от лица естественной науки споры с попами на публичных диспутах.

«В самом деле: не только в обыденной жизни, но даже и в философской литературе эти названия стали столь неопределенными и многомысленными, что их употребление взамен удобства выражений делает нашу речь крайне сбивчивой и нелепой…

По всему этому слово “разум” пригодно только для того, чтобы прикрывать им в наших мыслях неопределенность, туманность и произвольность, а отнюдь не для того, чтобы служить полезным вспомогательным средством для науки» (Там же).

Мыслящий тростник предчувствовал приближающуюся бурю и клонился так, чтобы его не сломали. Разума у наших людей накануне революции оставалось так мало, что они, похоже, плохо соображали, что говорили.