Особая должность

Судьба возвела немало преград на пути скирдюковской любви. То, что был он из другого села, а Галины соседи в Володарке ревниво оберегали своих девчат от чужаков, можно было преодолеть терпеливостью к побоям и умением дать сдачи обидчикам. Непреходящей болью засела в груди у Скирдюка холодность Гали к нему. Он тронул ее своим упорством, преданностью, но, уступив ему, она полюбить его, как хотелось ему, как он любил ее сам, так и не смогла. И саднила эта рана, едва встречалась на пути женщина, которая сама к Скирдюку льнула, а он словно мстил в ее лице «всем им за Галю», за ее так и непреодоленное равнодушие.

— Бывает, друг, не огорчайся, — утешил его Роман. — Ты же с ней и пожить-то как следует не успел: армия, потом — война. Все кончится, вернешься — заживете как надо. Увидишь. Тем более, что и она сейчас, там, в оккупации, с ребенком, одна, многое поймет... — И вдруг он спросил: — А ты сам, когда на той стороне остался, в Володарку так ни разу и не съездил?

Скирдюк взглянул на пианиста, как на ненормального.

— Ты что, Рома? Представляешь, что такое — оккупация, или нет? Да я ж носа боялся с того хутора показать, пока наши его назад, пусть там на сутки-другие не отбили! Шутка сказать: комендатуры, полицаи, собаки на каждой версте.

— А-а, — протянул понимающе пианист и ушел играть «Огонек».

Какое-то время он словно не замечал зазывных приглашающих взглядов, которые бросал на него Скирдюк, а тот, сам себе удивляясь, ревновал его, уже едва ли не как женщину, к тем, с кем Роман, бывало, смеялся за столиком и даже выпивал, впрочем — лишь пиво. Однако в тот вечер, когда нагрянул нежданный патруль с проверкой  документов и когда Скирдюк, уж впрямь не видя выхода, устремил в отчаянии глаза на пианиста, тот сделал едва заметное движение пальцами: иди, мол, сюда. Скирдюк понял, вскочил и подбежал к эстраде. Сильной рукой Роман ухватил его под локоть и сунул ему футляр от какого-то инструмента.

— Так что вы думаете, — обратился Роман к музыкантам, перекрывая общий гомон, — если я вас поведу на часок в мою холостяцкую берлогу? Я имею чем удивить вас: мамаша одной моей ученицы подарила мне рыбку. Ни много, ни мало — полпуда! Называется — аральский усач.

Все живо откликнулись, посыпались шуточки об усаче, о роминых ученицах из состоятельных семеек, но все это, уже двигаясь к выходу. Пропустив вперед лишь обширную Софочку, Роман, все так же держа Скирдюка под руку, наклонившись к нему и бормоча нечто вовсе уж непонятное («...Повтор, и с седьмой цифры — сразу на коду!»), провел его мимо обескураженного Григория Григорьевича и через двор, где в полумраке, оказывается, тоже стояли военные. Они разглядели музыкантов и тот, который был, очевидно, старшим, шутливо полюбопытствовал:

— Почему это вы на ходу не играете?

— Играем! — в тон ему откликнулся Роман. — Но только на похоронах. Оставим лучше это нашим врагам, как говорят в Одессе.

С того достопамятного вечера, когда и вправду был артельно съеден под смех и анекдоты превосходный горячего копчения усач, Скирдюк начал бывать в доме у Романа Богомольного, так назывался пианист по фамилии. Роман снимал небольшую комнату в районе Маломирабадской со входом прямо из переулка. В первый же свободный день после достопамятного происшествия Скирдюк приехал к Роману утром по собственному почину: он чувствовал себя обязанным перед человеком, выручившим его в трудную минуту, и привез ему изрядный брусок масла, кулек сахару, консервы и, разумеется, спиртное. Роман усмехнулся, однако не отказался от гостинцев. Он заметил все же:

— Начальство у тебя, как я понимаю, — сплошь лопухи.

— Должность у меня такая, — не без самодовольства откликнулся Скирдюк и поведал кстати байку о приказчике, которого хозяин упрекал в воровстве. — «От глядите, — молвил однажды тот приказчик хозяину в ответ на укоры, — вы дали мне шмат сала и велели отнести в камору. Я отнес. От сала ничуть не убавилось, а пальцы же у меня все-таки жирные стали. Я их и облизал. Кому от того хуже?»

— Хитер, мужик! — Роман похлопал Скирдюка по плечу.

Они позавтракали, а часа три спустя и пообедали вместе. Скирдюк совсем освоился.

— А не скучновато по-мужицки, вдвоем? — спросил он, подмигнув Роману.

Тот понял, конечно, намек, но ответил сухо:

— Женщин у меня не бывает. Не любитель. А тебе советую, если ты без них не можешь, выбирай такую, от которой хоть польза какая-то. Ну, хоть подштанники она тебе выстирает или носки заштопает.

Скирдюк отмахнулся:

— А-а... Все они одним миром мазаны. Окромя Галки, конечно, — его клонило к пьяной откровенности. — Не любила она меня, а я за нее и теперь душу отдам. Это точно... — он вздохнул, но закончил жестко: — Через то я и в баб этих не верю.

— Ну и дурак, — спокойно возразил Роман. — Забываешь, что женщины — бо́льшая половина человечества, особенно теперь, когда война идет. А во-вторых, сказано не зря: где черт не справится, туда он бабу посылает. — Роман поскучнел. — Ладно... Я прилягу, посплю перед работой.