Особая должность

Скирдюк ушел, а неделю спустя примчался к Роману на рассвете, разбудив ревом мотоцикла тихую округу. На складе начались неприятности и, подчиняясь не совсем еще понятному побуждению, похожему на то, из-за которого в минуту опасности вырывается у взрослого человека детский вопль «мамочка!», он кинулся к Роману, сам не зная — зачем? За советом, скорее всего. Не утаивая, поведал он Роману обо всех своих делишках и делах.

Начинал он подобно иным, с малого — с кулька муки, фунта мяса, бутылки хлопкового масла, которые удавалось утаить от строевого командира-танкиста, дежурившего по пищеблоку и не шибко разбиравшегося в нормах и раскладках. Случалось, сама обстановка поощряла злоупотребления. Тут уж сказалась слабость старшего лейтенанта Хрисанфова — начальника продовольственной части в училище. Снимая пробу, усевшись за перегородкой за стол, оглядев пахучую снедь: жирные щи, гуляш, а к тому же — кое-что, не входящее в курсантский рацион, к примеру, селедочку под соусом и лучком из личных старшинских запасов, он по-свойски намекал Скирдюку: не найдется ли чего для вдохновения?

И Скирдюк, поворчав для виду, подавал «пляшечку», а день-другой спустя, улучив минуту, жаловался на аптекаршу с главной улицы: за литр спирта — кило масла требует теперь, паразитка! По-другому к ней и не суйся. Где ей взять?

— Не знаю, не знаю, — мрачно откликался Хрисанфов и напоминал, будто самому старшине это не было известно: — Из курсантского пайка — ни грамма...

— Значит, выкручивайся теперь, как хочешь? — произносил с обидой уже в пространство Скирдюк, потому что старший лейтенант Хрисанфов удалялся с непроницаемым выражением на морщинистом лице.

К тому же являлся дежурный: настырный и неколебимый капитан или молодой лейтенант, свято преданный уставу, и начинал, тщательно сверяясь с документами, сам перевешивать жиры и крупы, а Скирдюк, холодея, осознавал, как незыблема истина о вьющейся веревочке, потому что знал: недостача у него на складе растет.

Пропасть, в которую суждено было ему, как каждому вору, рано или поздно упасть, все углублялась, но остановиться Скирдюк уже не мог: привык к широкой жизни, к сидению в «Фергане»; каждая выпивка требовала опохмела... и все начиналось вновь.

— Много у тебя не хватает сейчас? — спросил Роман, уже повязывая галстук и морщась — можно было подумать, из-за того, что накрахмаленный воротничок слишком туг.

Скирдюк назвал какие-то приблизительные цифры.

— Ну и как же ты намерен выпутываться? — поинтересовался Роман, снова же — весьма равнодушно, так, будто речь шла о ком-то постороннем.

Пытаясь сохранить достоинство, Скирдюк еще хорохорился:

— Завяжу с гулянками, буду экономить, пускай понемногу...

Пианист хмыкнул и поправил узел на галстуке.

— Ну, а нагрянет ревизия из штаба?

— Тогда одно остается, — ответил, помрачнев Скирдюк, — пулю в лоб.

Теперь Роман взглянул на него с уважением.

— А духу хватит?

— Не беспокойся, — сердито бросил ему Скирдюк.

— Что ж, ты заговорил по-мужски. Мне это нравится. Но мужчина должен все-таки поискать прежде выход. Шлепнуть себя никогда не поздно.

— Какой там выход? — Скирдюк не скрывал теперь своего отчаяния.

— Не знаю, — Роман начал раздражаться, — тебе твоя обстановка известна лучше, ты и ищи. Что я могу тут посоветовать? Я же не хозяйственник...

Скирдюк мрачно заключил:

— Ладно. Извиняй, что поднял тебя рано. — Он встал, намереваясь покинуть Романа, и тут пианист ухватил его за рукав и усадил на табурет. Он стал собран, заинтересован и от него повеяло такой энергией, что Скирдюк ощутил надежду, еще боясь в нее верить.

— С документами ты ничего сделать не можешь? Ну там подчистить, подправить?

— Такое лучше и не пробовать: ревизоры в штабе — каждый что твой бес. Насквозь глядят.

— Ну, а перетырить? Одолжить продукты где-нибудь на время?

Разговор пошел теперь и впрямь деловой. Роман словно переродился, и Скирдюк отвечал ему, почему-то не удивляясь даже: откуда известны музыканту и жаргон и приемы деляческой практики?

— Ни на одном складе задарма не выручат. За все надо давать: гроши, а то и — долю. Добренького дяди нигде у меня нема.

— Сам виноват, — прервал Роман Скирдюка так, будто только что поймал его на слове, — мог бы у тебя быть не только дядя, но и более близкий родич.

Скирдюк уставился на него недоуменно.

— Ты все эти байки травишь про госпитального соседа. Как там звали его, который от гангрены помер?

— Зурабов... Назар... А что?

— А то, что папаша его, если я тебя правильно понял, на холодильнике начальником экспедиции. Значит, весь вывоз у него в руках!

— Ну? Я же тут ни при чем! К нему же, к этому Мамеду, все едино ни на какой козе не подъедешь, окромя того, чтоб на лапу дать.

— Дуб ты все-таки, Степа, — Роман укоризненно покачал головой, — дочка же у него имеется, сестричка Назаркина?

— Есть, а что? Видал я ее не раз. А при чем тут она?

— Пижон! — Роман процедил это сквозь зубы. — Ты сделай так, чтоб Зурабов тебя своим зятьком, что ли, будущим считал.

Скирдюк начал догадываться.