Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Семейство Фарнезе было главным проводником испанских идей и испанских влияний и, следовательно, испанских понятий о чести; при этом медные Алессандро и Рануччо имели массу мрачных любовных похождений и незаконных детей, и, как раз во время повествования моего латиниста об uxoricidio в Пьяченце перед моим взором неожиданно предстала какая-то восточная женщина. Вместе с двумя барочными всадниками мусульманская женщина в хиджабе образовывала экстравагантное трио; женщиной был огромный плакат, растянутый на фасаде палаццо Комунале на пьяцца Кавалли, который игриво трепал осенний ветер, так что мусульманка извивалась как живая. Я увидел это лицо в первый раз, и в ответ на вопрос о том, кто она и зачем появилась среди Фарнезе, мой латинист, знающий все на свете, тут же разразился целой историей. Лицо на плакате принадлежало иранской женщине Сакинэ Мохаммади Аштиани и вывешено муниципалитетом как будто в «отмщение, и аз воздам» – см. эпиграф к роману «Анна Каренина» – герцогам, проводникам испанских понятий о семейной чести; эта женщина в хиджабе сейчас в каждой газете и столь же узнаваема, как леди Диана или Чиччолина в свое время, – цитирую своего латиниста, укорившего меня в полном невежестве, – а на палаццо Комунале оно треплется потому, что Пьяченца левая.

Далее, тут же переключившись со старых летописей на газеты, мой латинист углубился в детали истории, напоминающей итальянские средневековые хроники. История началась в Иране пять лет тому назад, когда муж Сакинэ был найден зарезанным в своей ванне. Убийцу вскоре арестовали и приговорили к смертной казни, которая была заменена денежным штрафом в пользу родственников убитого и заключением на десять лет; в Иране существует закон, предлагающий ближайшим родственникам жертвы выбрать между двумя этими вариантами наказания убийцы, – дети убитого выбрали штраф, но в ходе разбирательства власти обвинили, помимо арестованного, и саму Сакинэ в причастности к убийству мужа. Она была осуждена на десять лет за соучастие, но в процессе разбирательства было доказано, что она состояла с убийцей в любовных отношениях еще при жизни мужа и, следовательно, виновна в нарушении супружеской верности. Сначала отделавшаяся относительно небольшим сроком, Сакинэ теперь оказалась обвиненной в более тяжком преступлении.

Иранский суд решает примерно ее наказать для укрепления всеобщей иранской нравственности, причем возникает парадоксальная ситуация: непосредственный убийца отделывается довольно легко, штрафом, Сакинэ же грозит ужасающая смертная казнь через побиение камнями. Дети Сакинэ, обладая гуманным сердцем, – об этом говорит то, что они не стали требовать смерти убийцы отца, – пытаются обжаловать приговор, а затем рассылают письма на нескольких языках в различные комитеты по борьбе за отмену смертной казни; за дело берутся западные правозащитники, и поднимается такой шум, что с ним вынужден считаться даже иранский суд, до сих пор – то есть до октября 2010 года на данный момент, момент моего любования готикой палаццо Комунале под рассказ латиниста, – не решивший этого дела.Иранский скандал в изложении моего латиниста звучал не менее захватывающе, чем повесть о бедной Агате. Мне его рассказ напомнил истории Бьянки Капелла и герцогини Амальфи, рассказанные Муратовым. Современная иранская трагедия – совершеннейшая итальянская готика, и Сакинэ в своем хиджабе на фоне фасада палаццо Комунале смотрелась довольно уместно; в принципе, ее можно было бы принять и за сицилийку. В треугольнике, образованном ее лицом и лицами Алессандро и Рануччо, она главенствовала, представляла собой вершину, оба бронзовых балбеса это чувствовали, поэтому решили просто смотреть в сторону, Сакинэ игнорируя. Их деланое безразличие выглядело довольно смешно, принимая во внимание бронзовые усы и бронзовые банты; с бронзовыми усами трудно не выглядеть смешным. Но безразличие их было на самом деле хорошей актерской игрой, они с Сакинэ давно договорились выступать вместе и теперь разучивали божественной красоты трио для баритона Алессандро, тенора Рануччо и меццо-сопрано, само собою, – Сакинэ. Во время рассказа латиниста я догадался, что это трио – не что иное, как часть новой гениальной оперы с либретто, написанным на тему преступления и наказания Сакинэ, оперы не менее трагичной и не менее великой, чем Вердиевы «Риголетто» или «Бал-маскарад», а то что-то давненько итальянцы великих опер не писали, со времен Масканьи, Пуччини и Леонкавалло не появилось, кажется, ни одной. С наслаждением представляю хор прогрессивной общественности, распевающий, наподобие придворных в «Риголетто», Zitti! Zitti!, «Тише! Тише!», или арию немецкой правозащитницы, выводящей Bella figlia dell\'amore, «Прекрасная дочь любви», и Сакинэ, ей отвечающую божественными звуками арии Джильды V\'ho ingannato.., «Я вас предала…».

По-моему, опера получилась бы впечатляющей, и нигде так не уместен портрет Сакинэ, как в городе Первого крестового похода.