Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI

Сдержанная и безошибочная роскошь архитектуры кремонской соборной площади служит прекрасным фоном для двух тигриц-блондинок, Катерины и Мины (Мина, конечно, бывала разных цветов, но в первый раз, когда я ее увидел в Bang Bang, она была блондинкой), для их встречи – в том, что они встречались, я не сомневаюсь ни секунды, – и для их беседы о буржуазной узости Романьи и о феминизме в Италии – Мина от мачо-продюсеров с иссиня-черной щетиной настрадалась, как Катерина от Борджиа, – и о том, что феминизм хоть и имеет свои недостатки, но необходим и неизбежен. Затем они зашли в собор и остановились перед совершенно поразительной фреской «Голгофа» Джованни Антонио де Сакиса, прозванного Порденоне, с которым мы уже познакомились в Пьяченце. Я недавно слышал, что вроде бы Альмодовар собирается фильм про Мину снимать; у этого режиссера сцена встречи двух пожилых тигриц отлично получится. Фреска Порденоне, без сомнения, лучшее живописное произведение Кремоны и, на мой взгляд, лучшая, после леонардовской «Тайной вечери», фреска во всей Ломбардии. Написанная в 1521 году, она изображает момент, когда палачи уже закончили свою основную работу, остались последние штрихи; мускулистый воин в желтой рубахе, орудуя странным приспособлением, напоминающим палицу с шишковатым железным наконечником, подобрался по лестнице к одному из осужденных вместе с Иисусом преступников и переламывает ему колени с улыбкой торжествующе зверской, – густой белокурый чуб его развевает ветер, и ветер гуляет по всей фреске, гоня по небу белесые и сумрачные облака, и белесый туман заволакивает всю сцену, все кажется призрачным, опасным, прямо-таки какая-то исповедь едока опиума, болезненная и страшная. Иисус прибит к кресту гвоздями, но тело его, с неправдоподобно большими руками с набрякшими венами, спокойно и открыто раскинуло свои объятия миру и смерти, прощая всех, кто не ведает. Оба осужденных вместе с Господом, не прибитых, но примотанных к крестам толстыми веревками, смерти противятся, извиваются на крестах в безумной пляске, лица искажены гримасами, и небо вокруг них также гримасничает и извивается. Земля разверзлась под ногами, на это указывает широкий провал на первом плане, кажется, что голая каменистая поверхность разломилась только что с сухим и громким треском и сужающейся кривой расщелина подбирается к подножию креста Иисуса, прямо под ногами испуганно вздыбившейся лошади, бешено косящей налитым кровью глазом на зрителя. Сцена переполнена людьми: воинами в белесо сияющих серой сталью доспехах, бородатыми турками в наверченных на голову огромными тюками белых чалмах, благочестивыми девами в серых, желтых и черных одеяниях с низко повязанными белыми платками, видными из-под покрывал. Девы стараются приподнять упавшую в глубокий обморок Деву Марию, и множество лошадей, в основном серых, от темно-серых, серых в яблоках, до светло-серых, практически белых, заполняют пространство; давка людских лиц и лошадиных морд. Мария Магдалина, простоволосая, с развеваемыми ветром белокурыми волосами, бросается к Деве Марии, отчаянно растопырив руки, и ее движению странно вторит паж справа, юный парнишка в обтягивающих белых рейтузах, тоже белокурый, с густым чубом, необъяснимо зачем ухватившийся за белый плащ толстого и лысого мужчины, въехавшего в «Голгофу» Порденоне почему-то на осле, чья морда повернута к нам и пристально смотрит в глаза каждому зрителю. Взгляд пажа, преисполненный ужаса, обращен к мощному бородачу в центре, закованному в стальной панцирь, закрывающий тело и ноги до колен, в обтягивающих белых штанах с подчеркнуто огромным гульфиком – воплощением уродства силы полового члена, бесстыдно выпирающего из-под панциря, и к ним, к мужчине и гульфику, обращены и наши взоры, так как именно он, этот дикий воин, одной рукой сжимающий длинный меч, формой напоминающий крест, другой указующий на Распятого, и есть протагонист этого безупречно построенного театрального действия. Лицо рыжего бородача расположено в самом центре картины, и во взгляде его вытаращенных прямо на зрителя глаз, увеличенных тяжелыми мешками под ними, есть что-то странное – кажется, что он не видит, что это не глаза, а бельма и что перед бородачом, глядящим вовне картины, разверзлась белая темнота, подобная той, что описана в романе португальского писателя Жозе Сарамаго «Слепота».