Особенности еврейской эротики

— С болью в сердце и со слезами на глазах я вижу, как гибнет товарищ Бергман, — сказал он, — и мы все собрались здесь, чтобы решить, наконец, ЧТО С ЭТИМ ДЕЛАТЬ?

Салик уставился на Сему, а я на Салика, дожидаясь разъяснений. Но пояснил Свирский — самый выдающийся (после меня, разумеется) интеллектуал в нашей школе:

— Аналогичный вопрос прозвучал в прошлом веке из уст великого русского писателя, — сказал он.

— Нас интересует ответ, — нетерпеливо произнес Салик. — Дал ли русский писатель ответ на вопрос Семена Цукермана?

— Ответ до сих пор не получен, — сказал Аркадий, — но лично я считаю, что Цуцик прав, с Бергманом надо что-то делать.

В классе поднялся шум и благородный Сэл, взобравшись на импровизированную трибуну, произнес прочувствованную речь, которая состояла всего лишь из одного предложения:

— Господа офицеры, — сказал он, — римским легионерам, чтобы они не портили друг друга противоестественным для природы способом, раз в неделю доставляли уличных девок…

— Что ты этим хочешь сказать? — иронично спросил Свирский, что Бергман станет портить нас данным способом?

— Нет, — сказал Салик, — я просто думаю, что воздержание товарища Бергмана становится анальным.

Слово анальный мне не понравилось, и я деликатно поправил Салика:

— Ты хотел сказать, вероятно, аномальным?

— Вот именно, — сказал Салик, — анальным, но с физиологической точки зрения.

— Если уж мы встали на данную точку зрения, — оживился Семен, — я предлагаю Жану довериться госпоже Сильвии.

— Цуцик прав, — поддержал его Свирский, — это единственное оптимальное решение.

— У нас через ее руки прошли все, — доверительным тоном сказал мне Семен, видя мои колебания, — пятьдесят шекелей единовременно в зубы и ты, брат, уже мужчина.

Собрание было бурным и требования ораторов сводились к тому, что меня непременно надо свозить к мамаше Сильвии, если я нормальный мужик, или обратиться в центр сексуальных меньшинств, если я все-таки гомик. Я сказал ребятам, что у меня обычная сексуальная ориентация и на этом извечный русский вопрос был закрыт. Административная часть мероприятия была возложена на Соломона Горвица.

— В пятницу вечером, чтобы у меня был как штык, — сказал Сэл и, видя, как я тушуюсь, улыбнулся. — Не робей, Гиппократ, смелость города берет.

Соломон Горвиц перечитал горы трудов по военному искусству, но разницы между словами Гиппократ и демократ не находил — ошибка простительная для будущего полководца. Он заочно присвоил себе звание полковника артиллерии (подражая раннему Наполеону), а к друзьям обращался, соблюдая суровую воинскую субординацию.

Меня он считал непригодным к военному делу, но, признавая мой несомненный ораторский талант, уважительно называл Гиппократ, хотя к ораторскому искусству тот имел весьма отдаленное отношение. Позже кликуха, которой он меня наделил, для удобства укоротилась до Гиппы, а потом и Гиббона.

Я отзывался на все имена, считая их данью моей духовности.

Аркашку Салик произвел в майоры, а Сеню держал в капралах, в основном из-за командного голоса. К военному коньку адвокатского сыночка мы вскоре привыкли и уважительно называли его полковник.

Это случилось в пятницу вечером, когда достойные сыны Израиля готовились к приему святой субботы. Салик заказал по телефону минибус, и мы всем классом погнали в промышленную зону Тель-Авива, где трудились дорожные проститутки. У каждой из них была своя территория и каждую пас грозного вида сутенер, который выполнял одновременно функции телохранителя: случалось, местные отморозки грабили, насиловали и даже убивали жриц продажной любви.

Сначала Сильвия работала в одиночку, и это было выгодно (сутенеру приходится платить по двойной таксе), а потом к ней привязался араб-сутенер, предложив ей выплачивать дань. Она пыталась отвадить его, но он так отдубасил ее, что бедняжка неделю пролежала в больнице. Пришлось вмешаться Семену, который быстро утихомирил араба и прочих охотников поживиться на талантах Сильвии. Безрассудная храбрость Цукермана понравилась проститутке, и она стала больше уделять внимание нашему классу. Моих продвинутых одноклассников это устраивало.

Более года она обслуживала наш двенадцатый «А» и никому из ребят не приходило в голову поменять путану. Она была для них наставницей, матерью и педагогом одновременно. Некоторые уважительно звали ее по имени отчеству — Сильвия Борисовна. Она собирала нас на территории заброшенного завода по производству пластиковой посуды и самозабвенно учила азам плотской любви, учиняя разнос нерадивым за нетребовательное отношение к урокам. При мне она устроила Семену небольшой экзамен:

— Скажи, Цукерман, что нельзя предлагать женщине?

— Женщине нельзя предлагать в рот, — бойко отвечал Семен, пытаясь произвести на меня впечатление своими глубокими познаниями.

— Ты не только не прав, — поморщилась Сильвия Борисовна, — ты еще и необразован, дружок.

— Извиняюсь, — сказал Семен, — я хотел сказать оральный секс.

— А ты как думаешь, Аркаша, — игриво спросила Сильвия своего любимца, — что нельзя предлагать женщине?