Читаем Особенности национальной гарнизонной службы полностью

При виде аккуратно выбеленных домиков с резными окнами и ставнями, выкрашенными голубой краской, узорчатыми крышами в петухах, цветущими палисадниками и кувшинами на изгороди невольно испытываешь желание протереть глаза и ущипнуть себя, чтобы убедиться в том, что окружающее тебя — не сон. И в самом деле, откуда в далекой южной республике, на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, в окружении диких гор типичная, до мелочи, до завалинки, до журавля над колодцем русская деревня?!

— Это не сон, — улыбается мне коллега, уже не раз побывавший здесь. — Это — одно из сел русских духоборов, выселенных сюда из России еще в 40-е годы XIX века…

Я ничего не говорю и не желаю верить собственным глазам, даже увидев вокруг типично русские лица. Женщин в белоснежных платках на головах, мужиков с окладистыми бородами, белобрысых детишек, неутомимо скачущих вокруг. И только услышав обращенную ко мне речь сельчан, сдаюсь: такого русского языка я, исколесивший пол России, признаться, не слышал нигде.

Полностью лишенный примитивных неологизмов и иностранных заимствований русский язык живущих за пределами исторической родины духоборов настолько жив и поразительно чист, что в него хочется окунуться с головой, чтобы очиститься от скверны чудовищного слэнга, которым изо дня в день потчуют нас кино, телевидение и печать.

Со мной охотно разговаривают местные женщины — старейшины-духоборки. Они рассказывают печальную историю своей общины, возникшей в России во второй половине XVIII века в знак протеста против обрядности и догм официальной церкви и именуемой сегодня то «духоборами», «духоборцами», то «молоканами».

От них я узнаю, что первые духоборы появились в здешних местах еще в 1843 году, когда власти приняли решение выслать в приграничные незаселенные высокогорные районы империи несколько десятков тысяч человек, вера которых считалась одной из «самых опасных ересей». Они показывают мне огромный камень, на котором высечены имена праведников-духоборов, прах которых — «могилки святых» — покоится тут же, почитаемый членами общины во всем мире. Они же рассказывают о смерти почти 7 тысяч единоверцев, погибших от холода и голода в первую же зиму пребывания на чужбине. Ведут к «Сиротскому дому», построенному для того, чтобы дать приют и пищу детям, потерявшим родителей.

— После голода первых лет духоборов, отказывающихся повиноваться властям и нести воинскую повинность, постигли новые репрессии, — рассказывает мой приятель, офицер политотдела армии. — Жандармы не простили мужской части общины символический акт сожжения оружия. Именно тогда во главе общины впервые в истории стала женщина — Лукерия Калмыкова — вдова правнука первого праведника духоборов Савелия Капустина. Сильная, волевая женщина, она долгие годы руководила многотысячной общиной своих единоверцев, пока в 1898 году новая волна репрессий не вынудила около 8 тысяч духоборов эмигрировать в Канаду.

Проведя целый день в обществе этих поразительно чистых душой людей, бережно хранящих язык и обычаи своей далекой родины, я, кажется, сам очистился от суетной скверны, копившейся во мне в период жизни в огромном мегаполисе. И был бесконечно благодарен армии, которая дала мне возможность познакомиться, узнать и искренне полюбить добрый десяток доселе неведомых мне народов: азербайджанцев, армян и грузин, курдов, греков, абхазцев, осетин, веками живших в этом крае. Именно благодаря службе я, имеющий за плечами высшее образование и, казалось бы, обладающий определенной эрудицией, узнал, что грузины — это общее название имеретинцев, сванов, мингрелов, кахетинцев, гурийцев, пшавов, картлийцев, отличающихся друг от друга куда больше, чем русские, украинцы и белорусы. В армии я впервые узнал, что аджарцы исповедуют ислам, а обычаи горских евреев-татов мало чем отличаются от тех, которые приняты среди живущих по соседству азербайджанцев-мусульман. Приобщившись к культуре десятка доселе незнакомых мне народов, я не утратил свои корни, а стал еще больше ценить их. Но только через много лет понял, что истинной целью воиствующего национализма, поднявшего голову в бывших советских республиках в последние годы, является не декларируемое пробуждение патриотизма, а откровенное, циничное лишение тысяч людей собственного национального самосознания. Да что там говорить, даже первый толчок к вере в своей отравленной атеизмом душе я испытал в армии!

Храм, вознесенный к самому небу

…Церквушка, непостижимым, поистине чудесным образом прилипшая к почти отвесной скале, открылась вдруг, когда уже не оставалось сил идти дальше по узкой, вырубленной в горе тропинке, а упрямое сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди из-за острой нехватки кислорода. Уловив боковым зрением какое-то сияние в вышине, я поднял глаза и, не веря им, увидел парящую в пронзительно-синем небе маковку. И невольно прищурился от блеска православного креста, окруженного ярким нимбом горного солнца.

Перейти на страницу:

Все книги серии Аты-баты

Особенности национальной гарнизонной службы
Особенности национальной гарнизонной службы

Служба в армии — священный долг и почетная обязанность или утомительная повинность и бесцельно прожитые годы? Свой собственный — однозначно заинтересованный, порой философски глубокий, а иногда исполненный тонкой иронии и искрометного юмора — ответ на этот вопрос предлагает автор сборника «Особенности национальной гарнизонной службы», знающий армейскую жизнь не понаслышке, а, что называется, изнутри. Создавая внешне разрозненные во времени и пространстве рассказы о собственной службе в качестве рядового, сержанта и офицера, В. Преображенский, по сути, представляет на читательский суд целостную в идейно-художественном плане повесть. Своего рода «энциклопедию армейской жизни» за последние четверть века, которая мягко и ненавязчиво предлагает нам очень забавные и вполне серьезные интерпретации военной службы.Книга рассчитана на самый широкий круг читателей, в первую очередь, на тех, кто так же, как и сам автор, имеет за плечами армейский опыт.

Виктор Преображенский

Проза / Проза о войне / Военная проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза