Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]

— По указанию руководства СС и лично рейхсфюрера Гиммлера, летом 1944 года мой «казачий корпус» влился в «Русскую освободительную армию» под командованием Власова… — донеслись до атамана слова, произнесенные эсэсовским генералом фон Панвицем, и Краснов подумал:

«Поспешил советский трибунал в сорок шестом году с вынесением приговора господину Власову, ох, поспешил! Не поторопись трибунал повесить бывшего советского генерала — сейчас бы он сидел рядом с нами. Подле меня или Шкуро».

Краснов с неприязнью — еще жива была старая вражда двух белогвардейцев — покосился в сторону Шкуро.

Был Шкуро в своей старой черкеске с газырями. Есаул в годы гражданской войны отличался исключительной жестокостью. Заручившись поддержкой английского командования, Шкуро вербовал казачьих офицеров, создавая из них повстанческие отряды. Опираясь на кулаков, «волчьи сотни» есаула устраивали в станицах Кубани, Кисловодске, Владикавказе, Воронеже и Царицыне массовые казни. В эмиграции Шкуро принимал деятельное участие в «Совете Дона, Кубани, Терека», забрасывал в СССР диверсионные и террористические группы и… разводил кур, выступал на цирковых манежах Европы с джигитовкой. Когда же, на свою радость, был замечен нацистами, — получил под командование казачий резерв «русского охранного корпуса» при главном штабе войск СС. Под черным знаменем с головой волка в овале «батько» ходил с карательными рейдами по Кубани, Франции, Югославии. Руководил школой «Атаман» по подготовке диверсантов для подрывной работы в Советском Союзе. И так всю свою жизнь, без отдыха.

«Хоть и стал генерал-лейтенантом, а умом не поднялся выше есаула!» — скривил губы атаман.

— Подсудимый Краснов!

Атаман вздрогнул и, придерживаясь за загородку, медленно поднялся.

«На следствии я дал исчерпывающие показания. Зачем же снова рассказывать о том, чего я стараюсь не вспоминать и что страстно хочу начисто вытравить из своей памяти? А начинать рассказывать, видимо, придется с тех далеких времен, когда я был назначен флигель-адъютантом его императорского величества государя Николая Второго. Краснов поблескивал лысиной и хмуро смотрел на людей за судейским столом. — Что ж, копайтесь в моей биографии. Я в этом вам не помощник. Не желаю вспоминать о неудаче корниловского выступления летом семнадцатого года, о моем захвате осенью того же года Царского Села… Тогда я помог Керенскому бежать из дворца по подземному ходу, сам же был арестован. В Петрограде, в Смольном, куда меня доставили под конвоем, был вынужден дать честное слово прекратить борьбу, и стоило большевикам поверить мне и отпустить — тотчас бежал на Дон… Спросят, конечно, о моих давнишних планах по реставрации в России монархии, о теснейших связях в эмиграции с новым ставленником на российский престол великим князем, о моих методах засылки через кордон в Совдепию наших диверсионных групп…»

Дорого бы заплатил атаман, чтобы не рассказывать на процессе о своем сотрудничестве с Розенбергом и Канарисом, генералами вермахта Кестрингом и Бергером. Но все это подтверждалось неоспоримыми фактами, документами, свидетельскими показаниями.

На вопросы прокурора Краснов отвечал коротко, цедя слова сквозь сжатые зубы, вынужденный признать, что долгую вереницу лет вел бурную антисоветскую деятельность, восторженно встретил нападение Германии на Советский Союз, возглавил главное управление казачьих войск министерства Розенберга, входил в подчинение главного штаба войск СС, активно помогал немецкому командованию в вооруженных боях на Дону, Северном Кавказе, Ставропольщине, в Югославии, Северной Италии, Белоруссии, встал во главе всей белоказачьей массы против Красной Армии и патриотов стран Европы, сочинил пространную «Декларацию казачьего правительства»…

Краснов не спешил давать показания: торопиться атаману было уже некуда.

Он повел взглядом по залу и словно споткнулся: в сидящем у окна полковнике Советской Армии атаман узнал майора абвера Синицына — своего ближайшего в прошлом помощника и доверенное лицо…

Как и в ночь с 12 на 13 апреля 1943 года, когда эсэсовцы блокировали до утра резиденцию атамана в Берлине на Бендлерштрассе, Синицын был сейчас невозмутим, пристально глядя на белогвардейского атамана.

И, со всей ясностью и очевидностью поняв, что теперь изворачиваться, врать, стараться обелить себя, перекладывая вину за содеянное на других, не удастся, Краснов сник, стал еще сутулей.

Рядом с советским разведчиком, который более двадцати пяти лет проработал во вражеском логове — в британской военной миссии при штабе барона Врангеля в Царицыне и в фашистской Германии, — сидел незнакомый атаману майор государственной безопасности Николай Степанович Магура.

17 января 1947 года в газете «Правда» появилось короткое информационное сообщение: