Особое детство

Так же было и со звонком — с колокольчиком, в который звонила учительница. Как только раздавался звон колокольчика, дети начинали двигаться, они убегали из класса. Сначала она ничего не понимала, но через несколько месяцев она поняла, что означает этот звук: если человек находится в классе, он должен выйти из класса, а если он в коридоре, нужно войти в класс. Нельзя сказать, что эта мысль пришла ей в голову или это срабатывало, когда вокруг никого не было, но пассивно она это знала. Часто бывало так, что где-то внутри себя она знала, что имеется в виду, что означает та или иная вещь, но она не могла совершить какого-то адекватного действия, которое соответствовало бы этому пониманию или показывало бы, что она понимает.

Так было с вопросами. Кто-то спрашивал ее о чем-то и часто, если это было что-то повседневное, обычное, она, в сущности, понимала, о чем ее спрашивают, но она никогда не знала, что нужно делать с этим, и начинала танцевать, вертеться, нести всякую чепуху или кричать. Это состояние внутри нее, когда вещи не связывались естественным образом, только совершенно случайно, нельзя было упорядочить. Прошло много лет, прежде чем она научилась останавливаться и управлять вещами, так что они связывались разумным образом.

Эти первые полгода в школе, где она сидела только для спокойствия брата, были чудесным временем. Ее никто не трогал, никто не докучал ей вопросами и требованиями, в то же время она участвовала во всех удивительных вещах, которые происходили в школе в течение дня. Ее мир значительно обогатился, появились совершенно новые картины, с которыми можно было играть внутри. Дети хорошо знали ее, потому что многие из них после школы играли с братом дома, во дворе, выходили с ней из школы, следили за тем, чтобы она одевалась как следует, разрешали ей стоять рядом и смотреть, как они играют, смотрели, чтобы она вошла в дом, когда приходило время расходиться, и т. п.

Это время закончилось. Она опять стала сидеть дома; и все навыки, которые она приобрела в школе, исчезли. Девочка попала в темноту, в пустоту, утратила радость, все побуждения исчезли. Она стала писаться, часто сидела на корточках и размахивала руками, пряталась, пропадала где-то. Папа был обеспокоен, потому что он не понимал, в чем дело, чего ей не хватает, он думал, что, может быть, и хорошо еще на полгода освободиться от всех этих обстоятельных ритуалов, потому что потом придется идти в школу и ходить туда много лет. Он часто спрашивал: «Ирис, что с тобой? Что нам с тобой делать? Сейчас ты приносишь нам столько же хлопот, как в то время, когда ты была совсем маленькой, опять у нас с тобой ничего не получается?!» Ирис не могла ответить, в ее мире не было никаких ответов, там была только пустота, и она не знала, чего ей не хватает, знала только, что внутри пустота. Полгода прошло, пришло лето, и все дети снова стали проводить целые дни во дворе дома. И тогда к девочке вернулись ее навыки. Она перестала писаться и убегать, она сидела рядом с играющими или в гуще детей, а они играли вокруг нее, и, казалось, жизнь снова наладилась. Ее протестировали на предмет готовности к школе, и нашли недоразвитой. Она не отвечала, когда к ней обращались, не выполняла предложенных заданий, была невнимательна и пассивна. Папа объяснял, что если бы ему позволили сделать это своим способом, они бы получили ответы на свои вопросы и увидели бы, что у нее нет нарушений в развитии, хотя у нее есть масса странностей, и, прежде чем войти в контакт, ей нужно проделать определенные ритуалы. У него ничего не вышло. Они не хотели получить результат таким способом, они сказали, что ответы оказались бы слишком субъективными, и тогда они не смогли бы узнать, где папин перевод, а где истинные знания девочки.

Они считали, что ей нужно идти во вспомогательный класс в городскую школу, но папа отказался. Он заявил, что девочка целиком зависит от привычной среды, и все знают ее особенности и не обращают на них внимания, в противном случае она испугается, забеспокоится, и нельзя будет установить с ней контакт. Он представил себе девочку в новой среде, с новыми чужими взрослыми и детьми, он понимал, что это было бы катастрофой, и он ответил: «Есть закон, гласящий, что все дети должны ходить в школу, но в нем ничего не сказано о том, чему дети должны научиться, поэтому она может ходить в обычную школу. Даже если она ничему не научится, она все равно может сидеть в первом классе до окончания обязательной школы, но она не должна попасть в чужую среду». Так и вышло, девочка пошла в обычную школу, и, хотя она не могла добиться приемлемого результата, ее каждый раз переводили в следующий класс.

В школе несколько классов учились в одной классной комнате, и, когда она начала учиться, все дети, которых она встречала раньше, были в классе. Это было хорошо, потому что они снова стали «пасти» ее и говорить ей: «Повесь свои вещи», «Одевайся», «Выходи», «Входи» и т. п. Ее брат тоже был там, и он смотрел, чтобы она не уходила от него и не исчезала по дороге в школу или домой.