Особое задание: Повести и рассказы

Тот военный, которому конюх пожелал «типуна на язык», не обиделся на старика, а так же тихо сказал Мише:

— Бери своего Колумба. Промчись с ветерком в последний раз. Но смотри, чтоб все в ажуре было.

Миша, ликуя, вскочил на спину неоседланного коня, одной рукой дернул его за гриву, другой шлепнул по жесткому крупу, и Колумб, пружиня на задних ногах, сделал свечку, затем оттолкнулся от земли и птицей перелетел через загон.

— Гляди, не запали! — крикнул ему вдогонку Сергей Иванович. А Иван Фокич, отведя в сторону Ванюшку, прошептал:

— Заметил, когда он прыгал, задел за жердину? А в ней гвоздь торчит.

Миронов ничего подобного не заметил, но на всякий случай поглядел на скачущего по пыльной дороге Колумба. Нет, кажется, все в норме, конь идет ровной рысью. Чтобы окончательно убедиться в ошибке Захарова, Ванюшка хотел подойти к той жердине, но Иван Фокич срочно отослал его в конторку за карандашом.

Когда Миша вернулся из бригад, военных на конюшне уже не было. Они ушли в правление оформлять документы. Около коней находился один Захаров. Он принял разгоряченного Колумба от пионера.

Утром хутор облетела страшная весть: ночью околели три лошади, а у Колумба правая нога оказалась распоротой гвоздем. Когда Миша прибежал на конюшню, Сергей Иванович, глотая слезы и страшно ругаясь, требовал, чтобы немедленно разыскали Захарова и поставили его к стенке.

Приехали на бричке Романов и зоотехник. Они пожали руки военным и, склонив головы, направились в загон. За ними шел конюх и настоятельно требовал привести сюда Захарова.

— Ну, нет его. Ночью уехал в Котельниково, племяша на фронт проводить, — нетерпеливо объяснил ему Зиновий Афиногенович, — говорил, что на конюшне все нормально. Только Колумб ногу оцарапал. Придется подождать. Вернется, разберемся. А теперь не мешай. А вы, товарищи, забирайте табун и гоните на станцию. Не ровен час, еще какие происшествия начнут приключаться. Говорят, немцы десант где-то в степях с самолета сбросили.

— Мы должны получить у вас пятьдесят две головы, а получаем лишь сорок восемь.

— Ну, возьмите еще наши впридачу, — полушутя-полусерьезно отбил нападку парторг. — Может, так попаду на фронт, а то меня два раза военком выгонял из кабинета.

Лейтенант понимающе улыбнулся и попросил выделить им в помощь для отправки табуна на станцию несколько надежных товарищей. Романов повернул голову вправо, влево, увидел сына, стоящего в отдалении, и поманил его.

— Позови-ка своих дружков. Будет вам особое задание.

— Ковыля наелись, — подошел к ним зоотехник, показывая на ладони несколько шелковистых веточек, — изо рта достал. — Предупреждал ведь. Не гоняйте на ковыли. Не послушали.

— Бывает, — о чем-то подумав, промолвил Зиновий Афиногенович и укорил конюха — Так что напраслину на Захарова не возводи, дружище. Время сейчас военное, крутое. Человека ни за понюх табаку погубить можно.

Миша побежал за своими друзьями. Когда, запыхавшиеся, они появились на конном дворе, табун уже готовили к перегону.

На станции творилось что-то невообразимое. Весь перрон был — буквально завит людьми. На — первом пути стоял длинный эшелон, составленный из пассажирских и крытых грузовых вагонов-теплушек. Возле паровоза и в хвосте эшелона было прицеплено две платформы, на которых, задрав кверху стволы, стояли пулеметы и зенитные пушки.

Слышался женский крик, детский плач, песни, залихватские голоса гармошки, звон гитарных струн. Пересиливая этот невообразимый гомон, загудел медный колокол. Раздалась зычная и властная команда:

— По ваго-онам!

— Бежим! — предложил Миша. — Может быть, увидим кого из своих.

— Всем нельзя! — заметил военный.

— Мы вдвоем, — попросил Миша за себя и Ванюшку.

Возле первого же вагона они встретили Ивана Фокича Захарова. Он был сильно пьян и все время, падая на грудь племянника, плакал, что-то рычал, кому-то грозил. Племянник с силой отталкивал дядю, говоря:

— Ну, хватит. Слышал. Знаю.

Ребята хотели подойти к Захарову и рассказать о несчастье на конном дворе, но подумали, что сейчас это делать бесполезно, и пошли дальше. Отойдя, они увидели, как прощается со своим суженым Феня Нарбекова, назначенная несколько дней назад секретарем сельсовета. Девушка крепилась, хотела, чтобы жених, плечистый тракторист, не видел слез и страданий, но слезы сами текли по широким скулам ее смуглого лица. Парень смущенно оглядывался на провожающих и басил:

— Скоро вернусь, только ты жди.

Около классного вагона Миша неожиданно наткнулся на Витьку Морозова. Тот стоял с красным распухшим от слез лицом и беспрестанно тер руками глаза. Тут же стояли его отец и мать. Отец взял из рук жены вещмешок и нетерпеливо поглядывал на подножку вагона, но сын и жена крепко вцепились в рукава его косоворотки и, кажется, не собирались его отпускать.

— Провожаешь? — спросил Миша, хотя сам отлично видел картину и все прекрасно понимал. Но ему хотелось как-то приковать к себе внимание и поговорить со старым приятелем.

Витька глянул на него мутными глазами и еще сильнее заплакал. Отец узнал Мишу и будто обрадовался:

— Романов, Мишутка! Передай бате, что я добровольно еду на фронт.