Особое задание. Записки разведчика. Прыжок в ночь

Отчаяние тисками сжимало мое горло и не давало вздохнуть, а тут - соловьи!..

Хриплый смех, больше похожий на стон, вырвался из моей груди, когда я подумал о себе и о соловьях.

Словно решив, окончательно добить меня, соловей-солист по-разбойничьи заскрежетал, задробил, защелкал и пустил такую трель, что по мне словно ток прошел.

Я готов был дико захохотать, когда снова, заглушая все, вспыхнула стихнувшая было стрельба. Знакомые и привычные звуки отрезвляюще подействовали на меня. Я быстро оделся и пошел в глубину леса. За деревьями, впереди, хрустнула ветка. На полянке появился такой же, как и я, солдат. И так же легко одетый. Таких красивых парней я в жизни еще не видел. На полголовы был он выше меня ростом, белокур. Аккуратный нос с не-большой горбинкой и черные брови. Большие, синие, продолговатые глаза смотрели немного устало, но упрямо и решительно.

Я поднялся из-за ели. Незнакомец обрадованно повернул ко мне. Поздоровались.

- Куда путь держишь?

- Своих догоняю.

- Догонишь их теперь… Сам-то откуда?

- Ивановский.

- А я москвич. Ваших ивацовцев много в нашем батальоне служило.

- В каком?

- В третьем. Везет мне на вас, - усмехнулся он.

Я повеселел. Ну, думаю, с таким парнем не пропадешь.

- Десантников нам теперь не догнать, это ясно, - развивал он свою мысль, - надо самим через фронт пробиваться. Авось перемахнем!

- Без карты и компаса?

- А что же тут такого? Ноги есть, и восток знаем где. Из леса нужно выбраться и постараться у деревенских жителей разузнать обо всем.

О чем-то вдруг вспомнив, он с испуганным лицом схватился за один, потом за другой карман гимнастерки и, заулыбавшись, выдохнул облегченно - тут!

- Аж сердце в пятки ушло… думал, комсомольский потерял.

Я тоже схватился за свой карман. Билет был на месте.

- Чтоб тебе пусто было! Сам до смерти перепугался и меня чуть с ума не свел, - вырвалось у меня.

- Ничего, переживешь! - без обиды ответил десантник, опускаясь на колени к небольшому лесному родничку. Напившись холодной воды, настоянной на прошлогодней хвое и листьях, мы зашагали по лесу.

Вокруг бушевала весна… Пахло свежей зеленью, звон стоял от посвистов, криков и пения птиц, а радости от всего этого я не испытывал. Сердце-вещун ныло и томилось в груди, словно камень кто на него положил. Иногда казалось мне, как будто тень какая, воровато прячась за деревьями, нет-нет да и скользнет за нами.

Не прошли мы по лесу и километра, как натолкнулись на группу конников Белова, вооруженных карабинами и шашками. Человек десять. Они несли на самодельных- носилках покрытого шинелью товарища. Пот крупными каплями выступал на его лице и лбу, обмотанном окровавленным бинтом. Пряди русых волос были мокрые от пота. В беспамятстве он приподнимался то и дело на носилках и, безумно поводя глазами, хрипло выкрикивал:

«Эскадрон, шашки наголо!»

Суровы были лица солдат, глухо шумел лес, назойливо пищали комары. Солдаты ни о чем нас не расспрашивали.

- На засаду нарвались. Насилу отбились. Троих потеряли, а командира вот ранило.

- Куда же вы теперь с ним?

- Думаем где-нибудь в деревне оставить - может, кто и выходит.

Посидев, они поднялись. Четверо взяли носилки на плечи, и все молча скрылись среди деревьев. Мы пошли своим путем-дорогой.

Прошло совсем немного времени, когда со стороны, куда ушли беловцы, застучали винтовочные выстрелы, коротко прострочил пулемет, грохнул взрыв. Под порывами ветра тревожно зашелестела листвой горькая осина. Мы не могли прийти на помощь ушедшим. У нас не было оружия. Скверная это штука - чувствовать себя кроликом перед лицом ежесекундной опасности.

Впереди, справа и слева (по нашему предположению, на опушках), застрочили пулеметы и автоматы. Участок леса, где мы находились, был блокирован немцами. Соваться в лес они боялись. Но проходя по опушкам или по лесным дорогам, открывали пальбу во все стороны. Лес таинственно и настороженно молчал. Жуткая тишина леса действовала на фрицев сильнее, чем наша стрельба.

- Ты посиди пока здесь, на полянке, а я поразведаю, что там, - сказал москвич (имени его я так и не удосужился узнать).

- Заламывай ветки, на всякий случай, чтобы потом не растеряться! - крикнул я ему вдогонку.

Через полчаса после его ухода застрочил, словно дог залаял, крупнокалиберный пулемет. Дрогнуло что-то у меня в груди. Осторожно пошел вперед, ориентируясь по заломанным веткам. Куковала кукушка, предсказывая кому-то долгий век. «Много сулишь, - упрекнул я бездомную пророчицу, - а век-то, оказывается, короче твоего клюва».

Под большим можжевеловым кустом со срезанной верхушкой он лежал возле муравейника лицом вниз, откинув в сторону руку, другой судорожно сжимал пучок травы. На гимнастерке, пониже лопаток, чернели рваные кровяные раны, облепленные муравьями. Я нагнулся над ним.