Особое задание. Записки разведчика. Прыжок в ночь

На другой день с утра я установил на столе рацию и начал готовиться к сеансу. Николай ушел к командиру отряда. Настенька стояла в дверях и с интересом наблюдала за мной. Мне захотелось сделать девочке приятное, и я стал ловить Москву. Накануне я сменил батареи, и громкость стала хорошей. Раздались бравурные звуки марша, и в комнату ворвалась немецкая речь. В тот же миг за моей спиной раздался страшный, пронзительный крик и глухой звук упавшего тела. Обернувшись, я увидел Настеньку, в судорогах извивающуюся на полу. Лицо ее было искажено гримасой боли, а глаза, выражающие ужас, широко открыты. В комнату вбежала ее мать.

- Выключите скорей! - крикнула она и бросилась к дочери. Я выключил рацию и помог уложить в постель больную, которая страшно кричала, вся изгибалась и тряслась в страшном припадке. Мать прижала ее голову к своей груди и, лаская, пыталась успокоить больную дочку.

- Доченька, голубушка, успокойся, милая моя, все хорошо. Тут я с тобой и наши- партизаны, успокойся, милая! - слышал я, сильно смущенный. ~ Мне стало не по себе, ведь я был невольным виновником случившегося.

- Может, позвать нашего врача? - спросил я, чтобы хоть чем-то помочь. Мать отрицательно покачала головой. Подавленный, я вышел из хаты и закурил.

Вечером, когда сели за ужин и Николай пригласил к столу хозяйку, Настеньки не было. Я начал было извиняться перед хозяйкой, что так все вышло. Она прервала меня и спокойно заметила:

- Вы не виноваты, мне самой нужно было вас предупредить, но я думала, что у нее уже все прошло.- Она с опаской посмотрела в сторону комнаты, где лежала дочь, и прикрыла дверь.

- Если бы вы знали, что она перенесла! - Лицо ее вдруг исказилось страшной ненавистью, а глаза стали темными. - Проклятые изверги, зверье. Когда же, наконец, кара придет на них?

Николай, подавая хозяйке густо заваренный чай, уверенно проговорил:

- Скоро, мать, скоро. Гонят их, паразитов, по всей нашей земле. Их погаными трупами усеяны целые поля.

Женщина задумалась, положила на стол сильные, огрубевшие от работы руки.

- Если бы не она, ушла бы я в партизаны и била бы их, гадов. Душила бы вот этими руками.

Мы помолчали, я хотел что-то спросить, но Николай наступил мне на ногу. А она продолжала:

- В первый день войны муж мой сразу же ушел в армию. Больше я его не видела и ничего о нем не слышала. Фронт мимо нас прошел быстро. Бои были у Немана. Деревню они взяли без боя. И что тут началось!- Как голодные шакалы, ворвались они к нам. Пожрали всех курей, побили свиней, обшарили хаты. Мы только от них и слышали:

- Матка, курки, яйки, млеко!

Самые первые немцы задержались у нас недолго: они, видимо, очень спешили. А вот за ними пришли другие - еще хуже, одетые во все черное с черепами, все здоровенные, долговязые. Эти устроились у нас на постой. В первый же день они расстреляли жену и мать председателя нашего колхоза. Потом все искали коммунистов, комсомольцев, жен офицеров и евреев. Был тут с ними один местный иуда, он все водил их по хатам да выдавал наших. До войны пьяница и вор -при немцах сделался старостой. Потом его, гада, партизаны за деревней на столбе повесили.

Ко мне в дом поставили четверых. Нас с Настенькой сразу же выгнали на кухню. Ей было тогда 13 лет. Мне было приказано следить за порядком: таскать воду, топить печь, мыть пол. Одним словом, чтобы в доме было чисто. А попробуй-ка наведи чистоту. Они, паразиты, даже по нужде не выходили на улицу, а делали прямо в сенях в кадку. Обед они готовили сами, мне не доверяли. А жрали, как все равно на убой. Жрали-то все наше, колхозное: мясо, молоко, мед, яйца. Ихнее-то было только вино да сигареты.

Особенно запомнились мне двое. Умирать буду, не забуду этих мерзких рож. Один, рыжий, здоровущий, как бугай, морда вся в каких-то пятнах, видимо, был главный среди них, другой - длинный-длинный, тонкий как жердь, в очках. Рыжий все время ржал, как племенной жеребец, а очкастый был молчалив, так, прогнусит что-нибудь иногда и снова молчит и зырит своими очками по дому, по двору, словно чего ищет.

Я старалась быть подальше от них, и спали мы с Настенькой в клуне, ложились рано. А они, черти, как вечер, заведут свою музыку, пьянствуют и горланят во всю. Лежим с дочкой ни живы ни. мертвы.

Так прожили неделю. Очкарик говорил по-польски и немного по-русски. Иногда нет-нет да и заговорит со мной. Он все выспрашивал, нет ли у кого из жителей золота и драгоценностей. А вот рыжего я боялась, куталась в платок, кашляла нарочно. Однажды рано утром колола дрова и вдруг слышу сзади его ржание. Подошел он ко мне, грубо облапил и потащил на солому. Толкнула я его что есть мочи и - за топор. Он вскочил, красный как рак, вытаращил свои белесые бельма -и пистолет на меня. Ну, думаю, все, конец мне пришел. А в это время очкарик подходит к рыжему и что-то с улыбочкой шепчет ему в ухо. Тот сначала было ему свой кулачище в морду сует. Но очкарик знай ему на ухо гнусит что-то. Зачем на ухо, ведь я все равно их собачьего гавканья не понимаю. Смотрю, опускает рыжий свой пистолет и заржал, а я пошла сама не своя.