Особое задание. Записки разведчика. Прыжок в ночь

Надо было возвращаться к своим. Но как? Встать и бежать? Нельзя! Трудность - не друг человеку, а тем более разведчику. Посоветовались и пришли к другому решению: только отползать. Ползти осторожно, так как немцы разбрелись по всей роще.

И тут я допустил непростительную оплошность - задел маскхалатом за старый сухой сук. Он громко треснул. Я оглянулся и увидел в кустах здоровенного гитлеровца, который схватился за автомат. Мы притаились в Кустах. Немец, находившийся от нас шагах в пяти, подозрительно поглядел в нашу сторону, но с перепугу не закричал, а зашипел:

- Партизанен! Русс?!

Почти одновременно, заглушая его слова, застучала автоматная очередь. Немец прочесывал кустарник. Но сноп пуль, скосив ветки кустарника, врезался в землю.

Гитлеровец, держа наготове автомат, испуганно водил глазами по сторонам.

«Значит, нас не видит», - мелькнуло в голове. Я посмотрел на Яковлева. Лицо у него было серьезным, сосредоточенным. Я дернул его за рукав маскхалата:

- Держись!

Рыжеволосый, в мутно-зеленой куртке, с пузатым ранцем за плечами, немец по-прежнему шарил глазами по кустам. Лицо его побледнело от страха, на нем крупными каплями выступал пот.

Секунда решила все. Прицеливаться было уже некогда. Я, пожав другу руку, - мол, что будет, то и будет, - в ярости выстрелил в немца. Фашист упал. Яковлев, привстав, бросил две гранаты в толпу фашистов. Мы дали еще по две очереди из автоматов по толпе и, воспользовавшись паникой, кинулись в глубину рощи.

Гитлеровцы открыли бешеный огонь по кустам. Но нас там уже не было. Мы быстро бежали к своим. Вдруг я почувствовал, что правую руку сильно ожгло. Быстро прорезалась боль. Показалась кровь. «Ранен», - подумал я, и сразу мне захотелось пить. Но мы бежали и бежали к своим. Стрельба стихла, хотя одиночные шальные пули иногда падали у самых ног, ударяясь о стволы деревьев, как будто рядом стучал дятел.

Мы доложили лейтенанту Стрельникову о результатах разведки. Посоветовались. Решили изменить маршрут движения, чтобы избежать встреч с немцами. Но я оказался помехой для разведчиков: рука болела все сильней. Стрельников осмотрел рану, наложил жгут и сказал:

- Дело серьезное.

Да я и сам чувствовал, что дело серьезное. Но что делать - не представлял. Мы ведь в тылу врага, помощи ждать неоткуда, а приказ должен быть выполнен во что бы-то ни стало. Решили, что мне надо где-то подождать два, от силы три дня, пока подойдут наши передовые части.

Ох, как не хотелось расставаться с товарищами. Но что делать? Иного выхода не было. Я быстро слабел, рука набрякла, подташнивало. Я действительно становился обузой.

К полуночи мы вышли на окраину хутора, километрах в двух от опушки леса. Оставили часового, несколько разведчиков, пригнувшись, осторожно подобрались к крайней хате. Окна наглухо закрыты ставнями. Света не видно.

- Неужели никого нет? - тихо сказал лейтенант и осторожно нажал на дверь. Она оказалась закрытой изнутри.

- Спят, - жестом показал Федотов, склонив голову на левое плечо, а сам тихонько, но настойчиво постучал в окошко.

Несколько минут никто не отвечал. Потом в сенях послышались осторожные шаги, и женский голос спросил:

- Кто там?

В этом голосе мне почудилась тревога, но в то же время в нем были и нотки презрения к врагам, поэтому голос прозвучал как-то гордо. Лейтенант приник к щели в двери и прошептал:

- Свои, мамаша. Откройте.

Звякнул запор - железный ломик, и дверь растворилась. На пороге стояла пожилая женщина. Она хотела что-то сказать.

- Тс-с! - успел предупредить лейтенант. - Немцы в хуторе есть?

Женщина, пристально рассматривая нас, молчала. А когда узнала, что мы - советские разведчики, от радости растерялась,

- Сыночки мои, да как же вы так? Ведь кругом фашисты, - дрожащим голосом заговорила она, вытирая слезы. - Только сейчас, ироды, ушли, забрали все. Да вы заходите, заходите.

Разведчики переглянулись.

- Медлить нельзя, - сказал им лейтенант и обратился к женщине: - Вот что, мамаша, нужно спрятать нашего товарища до прихода советских частей или до нашего возвращения. Сможете?

Евдокия Петровна только всплеснула руками.

- Да как же нельзя? Конечно, можно.

Разведчики, попрощавшись со мной и хозяйкой, ушли.

Евдокия Петровна устроила меня в погребе, укрыв всем тряпьем, что нашлось в ее хате, - хорошие вещи давно растащили немцы и полицейские.

Нестерпимо ныла рана. Евдокия Петровна достала каких-то трав и часто перевязывала рану. На второй день опухоль спала.

Но на сердце все равно было тревожно. О себе как-то не думалось. Меня беспокоила судьба не только разведчиков, но и этой милой русской женщины, рисковавшей ради меня своей жизнью. Ведь кругом сновали немцы. Они часто заходили в хату, требуя от Евдокии Петровны то одно, то другое.

А однажды в хату заскочил гитлеровец, схватил Евдокию Петровну за горло и заорал:

- Руссиш баба! Партизанен ест? Евдокия Петровна, замахав руками, с мольбой прохрипела: