Особые отношения

Я повторяла эту фразу так и этак, без конца проигрывала ее в мыслях. Но значение ее было настолько непомерным, что в голове не укладывалось.

Через десять минут вошел привратник и попросил меня освободить помещение. Я вышла на улицу.

Пешком я дошла до станции метро «Темпль». Когда к платформе с грохотом подъезжал поезд, я вжалась в стену и для верности вцепилась в мусорный контейнер — только бы не поддаться искушению прыгнуть вниз, на рельсы. Не помню, как ехала на юг, как добралась до дому. Помню только, что поднялась в спальню, поплотнее закрыла жалюзи, отключила телефон. А потом разделась, забралась под одеяло, и поняла, что, как ни стараюсь я отгородиться от мира, мир все равно здесь, за окном моей спальни, огромный, безразличный к моей беде.

Не представляя, как мне быть дальше, я несколько часов лежала в постели, натянув одеяло на голову, пытаясь обо всем забыть, укрыться во сне — но не могла уснуть. Правда, на этот раз я хотя бы не цеплялась за матрас, как за последнюю соломинку, не позволяющую мне погрузиться в пучину безумия. На сей раз, хотя горе и было тяжким, непомерным, оно не перекрывалось страшным, болезненным изнеможением или чувством, что я погружаюсь в черную трясину. Не знаю, антидепрессанты мне помогли или броню депрессии пробивал-таки луч какой-то надежды. Я понимала одно: как мне ни тяжело, я не иду ко дну. Я твердо стою на земле, обеими ногами. Голова больше не в тумане. Я ясно видела, что впереди, хотя там меня и не ждало ничего хорошего.

Итак, я заставила себя подняться, постоять под контрастным душем, заставила себя прибраться в спальне, которая за последние дни превратилась в форменную свалку. Расплакавшись — рыдания накатили, когда я вешала в шкаф последнюю пару джинсов, — я опять-таки не почувствовала, что впадаю в беспамятство. Мне просто было так грустно, что и словами не выразишь.

Часа в четыре я включила телефон. Звонок раздался сейчас же. Сэнди. Она сразу все поняла по звуку моего голоса. Но услышав подробности, пришла в ужас. Особенно ее поразило то, что мне разрешили видеться с Джеком под присмотром.

— Господи Иисусе, ты что, бросалась на людей с топором?

— Вот именно. Но его сторона и впрямь расстаралась. Они представили меня в таком виде, будто я представляю опасность для общества. Да я сама виновата — сама осложнила себе жизнь…

— Это ты о чем?

— И я рассказала ей о своей воскресной загородной поездке, извинившись, что не посвятила ее в свои планы заранее.

— Это пусть тебя не беспокоит, — ответила сестра. — Хотя ты же знаешь, мне можешь рассказывать обо всем… в смысле, обо всем, меня не испугаешь. Тут дело в другом: у суда, по идее, это должно было вызвать сочувствие: ты просто не могла не повидать сына, разве это не проявление здорового материнского инстинкта, а? В конце концов, ты же не вломилась к ним в три часа утра с пушкой двенадцатого калибра? Ты только постояла у калитки и посмотрела, так?

— Да… Но тут еще и другое: представлявший меня барристер был не совсем в курсе дела.

— А это еще почему?

Я рассказала о небрежной работе адвоката. Сэнди просто взбесилась:

— Где ты раскопала эту сволочь?

— Мне ее рекомендовал муж Маргарет Кэмпбелл…

— Эта та твоя подруга-американка, что жила в Лондоне, а теперь вернулась в Штаты?

Память у Сэнди была потрясающая.

— Ну да, она самая.

— Ну и друзья у тебя.

— Она тут абсолютно ни при чем, и ее муж тоже. Я сама должна была позаботиться…

— Так, все. Прекращай это, — остановила меня Сэнди. — Откуда, ради всего святого, ты могла хоть что-то знать о лондонских адвокатах по бракоразводным делам?

— Хм… зато теперь мне о них кое-что известно.

Поздно вечером раздался еще один звонок. Это был Александр Кэмпбелл.

— Надеюсь, время не слишком позднее, — сказал он. — Просто ваша сестра сегодня звонила Маргарет и рассказала ей, что произошло и как эта женщина… Вирджиния Рикс, верно? Как она безобразно себя вела. Я просто хотел сказать, что поражен до глубины души. На самом деле я просто в ужасе. Я намерен связаться с «Лоуренс и Ламберт» завтра утром…

— Я думаю, что уже поздно, Александр. Ущерб уже нанесен.

— Ущерб, за который я чувствую себя в ответе.

— Откуда вам было знать?

— Я должен был проверить, поговорить с другими лондонскими коллегами…

— Это я не должна была хвататься за первого попавшегося адвоката. Но… что сделано, то сделано.

— Что же теперь?

— Теперь… думаю, я потеряла сына, Маргарет тоже звонила в тот вечер, выражала сочувствие и тоже говорила, что чувствует свою вину.

— А как насчет оплаты? Они не ободрали тебя как липку, эти, с позволения сказать, юристы?

— Слушай, у тебя муж юрист — ты же знаешь, они всегда всех обдирают.

— Сколько с тебя взяли?

— Пока не знаю точно.

— Сколько?

— Предварительный гонорар был две с половиной тысячи фунтов. Но я уверена, что окончательный счет будет гораздо больше.

— И как ты собираешься его оплачивать?

— Из своих почти исчерпанных запасов, надо полагать. А как еще?