Особые отношения

— Уверена, что все будет прекрасно, — пропела она бесцветным голосом, скрипучим, как мел, царапающий доску. — А теперь вы позволите предложить вам обед?

Но я отказалась от еды, отказалась от телевизора и от обтирания влажной губкой. Мне хотелось только одного: остаться одной. Лежать, завернувшись в одеяло, отключившись от какофонии мира.

Так и прошел мой день: я считала часы до мига, когда наконец придет Тони и педиатр ознакомит нас с эмпирической оценкой состояния нашего ребенка. Я была в здравом уме, но намеренно отстранялась от всего, что меня окружало. Или, по крайней мере, я считала, что делаю это намеренно. Правда, временами мне казалось, что в мозгу хозяйничает какая-то сила, помогающая мне оттеснять в сторону мир со всеми его сложностями и проблемами.

И вот шесть часов. К моему удивлению, Тони появился точно в назначенное им самим время, с букетом цветов. Он заметно нервничал, и это показалось мне необыкновенно трогательным.

— Ты спала? — спросил Тони, присаживаясь на край кровати и целуя меня в лоб.

— Вроде того. — Я с усилием села.

— Как поживаешь?

— О, ты же видишь — ходячий труп.

— Есть новости сверху?

Я помотала головой и добавила:

— Ты волнуешься.

Тони только криво, улыбнулся и погрузился в молчание. Собственно, говорить было и не о чем, пока не придет педиатр. А может, просто все, что мы могли сказать другу, прозвучало бы незначительным и пустым. Наша общая тревога была так заметна, что помолчать было, пожалуй, самым мудрым.

К счастью, мертвая тишина длилась недолго: буквально через минуту заглянула новая няня и сообщила, что доктор Рейнольдс просит нас подойти к нему в кабинет консультанта рядом с отделением томографии на пятом этаже. Мы с Тони беспокойно переглянулись. То, что он просил нас подняться к себе, могло означать только одно: плохие новости.

В очередной раз мне помогли усесться в кресло. Только на этот раз меня вез Тони. Мы доехали до лифта. Поднялись на три этажа. Преодолели длинный коридор. Миновали целую анфиладу кабинетов отделения томографии, и нас проводили в тесную комнатушку для консультаций, вся обстановка которой состояла из письменного стола, стульев и экрана с подсветкой для просмотра снимков. Здесь санитар оставил нас одних. Тони подвинул стул к коляске, сел и сделал нечто, чего прежде не делал: взял меня за руку. Нет, конечно, время от времени мы держались за руки — я имею в виду, раза два, максимум три. Но сейчас было другое. Тони пытался поддержать меня — и тем самым показал мне, насколько сам испуган.

В следующий миг, с папкой и непривычно большим конвертом из плотной желтой бумаги, вошел доктор Рейнольдс — высокий любезный человек лет тридцати семи. Я пыталась прочитать хоть что-то по его лицу. Так подсудимый старается разобрать по лицу старшины присяжных, каким будет вердикт. Но лицо доктора было непроницаемо.

— Простите, что заставил вас ждать, — сказал он, открыл конверт, прикрепил снимок к Экрану и включил свет. — Как вы себя чувствуете, миссис Гудчайлд?

— Неплохо, — сдержанно ответила я.

— Рад это слышать. — Он одарил меня сочувственной улыбкой, так что я сразу поняла: ему известно про мои недавние фокусы.

— Как наш сын, доктор? — спросил Тони.

— Да, я как раз подхожу к этому вопросу. Вот… на этой картинке — мозг вашего ребенка, — сказал врач, указывая на снимок. На мой непросвещенный взгляд, больше всего это было похоже на фотографию гриба. — Мы обсудили снимки с детским неврологом и рентгенологом и пришли к единому мнению: перед нами совершенно нормальный мозг новорожденного. Следовательно, опираясь на данные томографии, как и сделанной ранее ЭЭГ, можно сделать вывод, что мозг, скорее всего, поврежден не был.

Тони крепко сжал мне руку, не обращая внимания на то, какая это была холодная и влажная рука. Только тут я поняла, что сижу, вжав голову в плечи и зажмурив глаза, как будто жду удара по голове. Я открыла глаза и спросила:

— Вы сказали «по-видимому». Разве томография не является окончательным доказательством?

Еще одна сочувственная улыбка доктора Рейнольдса.

— Мозг — таинственный орган. А после осложненных родов — в ходе которых могло возникнуть кислородное голодание мозга — невозможно быть уверенным на сто процентов, что повреждения не было. Однако, учитывая, что и все клинические показатели соответствуют норме…

— Значит, предмет для беспокойства все же есть, — перебила я, начиная нервничать.

— На вашем месте я бы смотрел на ситуацию с оптимизмом.

— Но вы не на моем месте, доктор. И поскольку вы прозрачно намекаете нам, что у нашего ребенка поврежден мозг…

Тони резко оборвал меня:

— Салли, ничего подобного доктор не говорил.

— Я слышала, что он сказал. Он сказал, что была опасность, что мозг ребенка испытывал кислородное голодание, и следовательно…

— Миссис Гудчайлд, прошу вас… — Голос доктора Рейнольдса звучал спокойно и участливо, — Я прекрасно понимаю вашу озабоченность, но ваши тревоги — при всем уважении — сильно преувеличены. Как я сказал, я искренне считаю, что вам не о чем волноваться.