Особые отношения

Срочные дела в газете. Оставляю 40 фунтов на такси в оба конца. Постараюсь вечером быть дома как можно раньше.

Т.

Чмок-чмок.

Я схватила телефон, набрала прямой номер Тони. Услышав автоответчик, перезвонила на мобильник.

— Я сейчас не могу говорить, — ответил Тони.

— Мне неважно, что за срочные дела у тебя там. Я жду тебя в больнице, понял?

— Я не могу говорить.

И он положил трубку.

Я тут же набрала номер снова. Тони отключил телефон, поговорив со мной, так что меня переключили на его автоответчик.

«Как ты только можешь — как ты смеешь — вытворять такое? Ты притащишь свою английскую задницу в больницу, или я не отвечаю за последствия. Усек?»

Я нажала кнопку. Сердце колотилось, я кипела благородным негодованием и вообще была расстроена донельзя. Больше всего меня взбесил тон, которым он отвечал мне. Я и себя ненавидела за столь бурную реакцию и за то, как легко, в одну секунду, перешла от безмятежного спокойствия к ярости. Но… уж простите… но нельзя же так меня кинуть, так подвести. Не в тот же день, когда нашему новорожденному сыну предстоит впервые оказаться дома. Да нет, он этого не сделает.

Но он это сделал: не перезвонил и никак не объявился. Но, решила я, некогда предаваться размышлениям об этом новом примере равнодушия Тони: важнее вовремя оказаться в больнице и тем самым хоть отчасти реабилитироваться в глазах персонала. Поэтому я поскорее приняла душ, успела далее сделать макияж и была в Мэттингли ровно в одиннадцать.

— Вы сегодня с супругом? — спросила палатная сестра, сверля меня глазами и явно пытаясь определить, какова сегодня моя эмоциональная температура.

— К сожалению, у него сегодня полный завал на работе.

— Понятно. А в чем вы собираетесь везти ребенка домой?

Я подняла повыше сумку-коляску, которую, несмотря на спешку и переживания, не забыла прихватить.

— А во что его одеть, принесли?

Помилуйте, я же не совсем безголовая кретинка.

— Конечно, — кротко ответила я.

— Очень хорошо.

Джек по-прежнему начинал беспокоиться, как только я до него дотрагивалась. И от моего способа пеленать он тоже был не в восторге — за нами внимательно следила палатная сестра, на случай, если я неправильно надену памперсы.

Не без труда я упаковала его в комбинезон. Лежать пристегнутым в сумке-коляске ему тоже явно не нравилось.

— Ваш участковый доктор должен вам позвонить и договориться о визите, — сказала сестра.

— Да? Хорошо. Но пока никто не объявлялся.

— Я уверена, что очень скоро она навестит вас — так что, если возникнут какие-то вопросы, вам будет кому их задать.

Другими словами: если ты окончательно запутаешься — будет кому распутать.

— Отлично, спасибо большое. Да и вообще, спасибо вам за все.

— Желаю, чтобы сынок вас радовал, — ответила сестра.

Одна из нянек помогла мне спуститься вниз. Она же попросила привратника вызвать такси. По дороге в Патни таксист почти все время разговаривал по мобильному телефону и, казалось, ничуть не волновался из-за того, что на заднем сиденье находится новорожденный. Однако, когда ему пришлось резко дернуть, чтобы увернуться от обгоняющего нас белого мини-фургона, он высунулся в окно и, стукнув себя кулаком по лбу, крикнул:

— Идиот! Глаз у тебя нет — не видишь, у меня грудной ребенок в салоне?

— Когда мы добрались до Сефтон-стрит, водитель вылез из машины и донес Джека до дверей дома.

— Где супруг-то ваш? — спросил он, пока я расплачивалась.

— На работе.

— Понятно, кто-то ж должен деньги зарабатывать.

Было так странно войти в пустой дом с этим крохотным существом.

Когда в жизни происходит какой-то крутой поворот, мы всегда ожидаем, что судьба обставит его пышными декорациями. Но, как правило, эти ожидания не оправдываются. Я открыла дверь, подняла сумку и внесла Джека в дом. Закрыла за собой дверь. Вот и вся история. И снова невольно подумала: все могло выглядеть куда торжественнее, если бы мой муж был сейчас здесь.

Пока ехали в машине, Джек крепко уснул. Я поднялась с ним в детскую и отстегнула ремни. С предельной осторожностью вынула его и бережно переложила в колыбель. Во сне он плотно обхватил себя ручонками и так и лежал, когда я накрыла его лоскутным одеяльцем, которое прислала Сэнди. Он далее не пошевелился. Я присела у колыбели на плетеный стул. Голова раскалывалась — видимо, давали о себе знать переживания вчерашнего вечера. Я смотрела на своего сына. Ждала, что вот-вот почувствую вспышку материнской любви, восторга, жалости, озабоченности — всех этих пресловутых материнских чувств, о которых взахлеб пишет каждый автор в каждой гребаной книжке на эту тему. Но лично я ощущала совсем другое — только глубокую, ужасную усталость и пустоту. А еще я думала о том, что вот этого ребенка, считай, вырезали прямо из меня, а я, хоть убей, не ощущаю с ним никакой связи.