Особые условия

А потом все кончилось. Люди бесцельно бродили по Поселку, опустошенные и растерянные, будто кто-то умер. Конечно, была удовлетворенность от сделанной работы, но была и острая горечь расставания. Оборудование разбирали на части, заколачивали в ящики, и стук молотков был гулок и печален. Рабочие распиливали доски, забивали гвозди, носили в ведрах краску и большими буквами писали на деревянных ящиках, теперь уже многим знакомое слово "Салехард". Там начиналось строительство подводного перехода газопровода Надым-Пунга. Сильными, неуклюжими пальцами ребята выводили на конвертах сваи новые адреса и рассылали их в большие и маленькие города, на острова и причалы. Каждый день кто-то уезжал, прощался. И местные жители покидали Поселок, не выдерживая саднящей перемены от многолюдия, голосов и скрежета металла, жестоких схваток со временем, природой, с самими собой, к тишине, безлюдью, бесконечному шелесту песка на холмах, шуму ветра в лиственницах, плеску волн.

Уезжали...

И вот тишина. Только глухо шумит Пролив, смирившись с тем, что по его дну уложена нитка трубопровода, по которому беспрерывной струйкой течет нефть. Торчит на берегу башенка маяка, посылая предупреждающие сигналы пароходам, катерам-их здесь не очень много, стоит небольшой домик дежурного перекачивающей станции, несколько изб Поселка.

Контора сгорела в то же лето, и когда я подошел к ее обугленным стенам, то услышал лишь, как шуршат не нужные уже никому бумаги. В кабинете Панюшкина потолок был обрушен, в углу лежало раздавленное его кресло, а над ним в обгорелой стене торчал ржавый гвоздь, на котором, когда-то висела схема будущего трубопровода.

Разгребая ногой кучу бумаг в углу, я вдруг почувсгвовал, что там, в мусоре, лежит что-то тяжелое. Нагнувшись, я поднял грубо откованный из рессоры нож, напоминающий короткий римский меч. Этот нож я прихватил с собой-пригодится колоть дрова, да и память будет.

Когда я собрался уже уходить, Панюшкин вдруг вскочил, будто вспомнил что-то.

- Погоди! Есть у меня заветная бутылочка женьшеневой... Надо нам по рюмочке выпить в память о Проливе и о том банкете с тайменем.

- Я смотрю, у тебя связи с Островом не теряются?

- Присылают ребята иногда гостинцы... Кстати, вот эта бутылочка-подарок Мезенова... Представляешь, - Панюшкин остановился, замер весь, глаза его под надбровными дугами вспыхнули синим огнем, - получаю вдруг телеграмму-так, мол, и так, встречай самолетом рейс такой-то, следующий с Острова беспосадочным перелетом... Встречаю. Знакомых нe вижу.

Бац! По радио объявляют: "Гражданин Панюшкнн, вас просят зайти в кабинет начальника перевозок..." Захожу. И что ты думаешь, меня там ждет? Не угадаешь. Сто попыток сделаешь- не угадаешь!

- Таймень! - брякнул я.

- Точно! - вскричал Панюшкин. - Стоит в углу начальника перевозок, громадный, в серебристом сиянии, только что из самолета, из его холодильника - таймень.

Я чуть не свалился. Как знакомого встретил. Что такое?

Как понимать? Выясняется, Мезенов гостинец к празднику прислал. Представляешь? Да еще коробочка такая симпатичная - несколько бутылок женьшеневой водки, баночки, скляночки и так далее... Мезенов, оказывается, уже перебрался в столицу островного края, большим человеком стал, растет парень!

- А тебе не хочется на Пролив? - спросил я.

- Нет. Боюсь, - откровенно проокал Панюшкин. - Боюсь, и все. Только вспомню-и то сердце колотится...

Не могу... Для меня Пролив-это люди, с которыми я там был... А идти, как на кладбище-не могу. Мезенов звал... Давай, говорит, организую поездку по старой памяти... Отказался. Пришлось отказаться. Ну, выпьем за Пролив, за Тайфун, за этого межконтинентального хулигана!

- Кстати, о хулигане... Недавно видел Горецкого, имел честь беседовать.

- Как Горецкого?! - воскликнул Панюшкин. - Разве его не посадили?

- Отсидел. Четыре года отсидел.

- Четыре года? Как идет время... Ядрена шишка!

Как идет время... Ну и что же Горецкий?

- В аэропорту я его встретил, там, на Острове. Погода была нелетная, вот мы и беседовали, трое суток беседовали. Так вот, четыре года он с Ниной переписывался, с твоей секретаршей... Но летел не к ней. Домой, говорит, хочу, просто домой. Хочу, говорит, ходить по улочкам, которые мне на нарах снились, которые с детства помню. Устал,говорит.

- Перегорел, значит. Надолго ли...

- Ну а чем ты живешь, Николай Петрович? Сейчас чем живешь?

- Чем живу... - Панюшкин опасливо оглянулся на дверь, на окно и, наклонившись к самому моему уху, прошептал. - Вспоминаю. Человека одного вспоминаю...

Я его хорошо знал... Иногда он мне нравился, иногданет, но долгие годы был мне очень близок. Панюшкина вспоминаю, Николая Петровича Панюшкина. Не так мало, оказывается, бывало с ним всякого...

* * *