«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Несмотря на этот случай регресса, развитие российского государства со всей очевидностью было направлено в сторону европейской модели: доказательство тому — подъем общественного мнения, самоуправление и даже элементы представительного правления накануне революции. То же справедливо и в отношении культурного развития:

После инкубационного периода в XVIII веке последовал расцвет национальной творческой способности, начиная с Пушкина и Глинки (1820–1830). Россия вернулась на путь европейского развития. Она получила признание Европы именно в этой области своей культуры.

Однако европейский курс политического развития в России был прерван мировой войной, которая

привела массы в движение и дала преимущество крайним политическим течениям. В ходе этого процесса культурная страта, еще не вполне укоренившаяся, оказалась уничтожена <…>. Проявились древние исторические страты. По старой привычке массы бессознательно поддержали внезапный новый расцвет самовластия <…>.

Русский исторический процесс не заканчивается, он лишь прерывается в этот момент. Все восходящие кривые дореволюционной статистики с того времени исполняют невообразимый бешеный танец, вниз и вверх, и снова вниз, и в конце концов сама статистика упраздняется. Характеристика новейшего периода лежит за пределами настоящего доклада, замечу лишь, что даже эти прыгающие цифры и внезапные изменения жизни не противоречат истории и не могут опровергнуть выводов, сделанных в результате наблюдений над многовековым процессом. Несложно заметить пережитки далекого прошлого, продолжающие существовать под новыми именами. Уничтожение русской интеллигенции, наряду с утрировкой ее доктрины, это лишь новый эпизод, самый трагический, в истории ее борьбы с властью. Метеорологии знакомы «климатические нарушения», вызывающие засуху и голод миллионов. Историческая социология должна также включить в число анализируемых факторов этот четвертый элемент — потрясения исторических оснований и извержения политических вулканов. Несмотря на землетрясения и извержения — а зачастую и при помощи их — история продолжается.

В ретроспективе легко увидеть, что смысл поправок, вносимых Милюковым в текст издания «Очерков», которому суждено было стать последним, заключался в подчеркивании европейскости России и в нейтрализации, так сказать, тех аспектов текста, которые можно было бы в существующих условиях истолковать в поддержку идеи русского Sonderweg. Представление о «совершенном своеобразии» России оказалось сведено к отсталости или запаздыванию; разрыв между Россией и Западом была заменен западно-восточным континуумом (кстати, та самая идея, которую впоследствии развил Александр Гершенкрон в анализе индустриализации); отношения между государством и обществом видоизменились таким образом, чтобы ослабить или по крайней мере усложнить представление о государстве как о «творителе общества» и т. д. В конце концов «юбилейное» издание «Очерков» в ряде важных аспектов оказалось чем-то совершенно отличным от прежних редакций.

Беспокойство Милюкова явно проступает в «Примечании автора» к третьему тому «Очерков», где речь идет о возникновении критического мышления в России во время царствования Екатерины II, — именно эта часть «юбилейного» издания должна была появиться первой, все в том же 1930 году («Примечание автора» датировано декабрем 1929 ‐ го). Пояснив, что третий том в новом издании вышел первым, так как почти не требовал изменений, Милюков переходит к обоснованию причин, побудивших его заменить название «Наци онализм и общественное мнение» на «Национализм и европеизм»: