«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Не отвергая даже теперь [прежней] терминологии, я бы желал, однако, избежать недопонимания, к которому она может привести. «Критический период», конечно, это период не только разрушения старого, но также и создания нового. Новое название призвано отразить этот нюанс. Какая положительная [ценность] противостояла «национализму» на протяжении всех споров, порожденных этой доктриной? Конечно же, «европеизм» <…>. В последнее время появился термин, призванный подчеркивать предположительно уникальные национальные особенности: евразийство. «Очерки» не поддерживали и не поддерживают эту точку зрения, несмотря на то, что основатели евразийства иногда ссылаются на автора «Очерков» как на теоретика российского «своеобразия», который и ввел это слово в оборот (курсив мой. — Т. Э.). Читатель увидит из предисловия к первому тому, как и из структуры «Очерков» в целом, что наряду с элементами своеобразия автор подчеркивает общие элементы, роднящие Россию с более счастливыми державами, с точки зрения культуры. Европеизм в этом смысле не является чуждым русской жизни принципом — принципом, который может только заимствоваться извне, — это собственная ее стихия, один из основополагающих принципов развития этой жизни — в той мере, в какой общие европейские элементы развития обеспечивались ее «месторазвитием». Сам термин «евразийство» подтверждает эту идею, если использовать его научно, а не предвзято. Евр-Азия не есть Азия, а есть Европа, осложненная Азией (курсив мой. — Т. Э.). Время от времени я буду возвращаться к этому вопросу, который в очередной раз выходит на передний план, отнюдь не случайно, в новом издании первого тома [Милюков 1930: 5–6].

Так он и сделал. За третьим томом в следующем году появился второй, ядро «Очерков», посвященное культуре в строгом смысле слова («Вера, творчество и образование»). Эта часть была сильно расширена, заняв два объемных тома — в основном за счет доведения повествования во всех затрагиваемых областях до 1930 года, — поразительное научное достижение, впервые осуществленный синтез многих аспектов советского культурного развития. Первая часть тома была посвящена церкви и религии (включая отношения церкви и государства до 1930 года) и литературе; во второй части рассматривались искусство и история образования как в институциональном, так и в содержательном плане («школа и просвещение»). При этом автор не изменил ничего с точки зрения подхода или общих выводов [Милюков 1931а; 1931б].

Первый том потребовал, конечно, наиболее детального пересмотра по двум причинам. Во-первых, Милюков намеревался обыграть евразийцев в их собственной игре, продемонстрировав европейские корни русского народа; для этого нужно было подробно рассмотреть «месторазвитие русской культуры», этнокультурные корни славян, древнейшие миграции восточных славян, их расселение в Восточной Европе и колонизацию Сибири. Во-вторых, именно здесь Милюков сформулировал соображения о своеобразии развития России «обратным порядком», «сверху вниз», охарактеризовал русское государство как «творителя общества» и соответствующим образом поместил сначала очерк о государственном развитии, а лишь затем — о социальном. Все это необходимо было переработать в соответствии с положениями, развитыми в берлинской лекции.

Милюков взялся за первую задачу с характерной для него почти маниакальной тщательностью, превращая то, что было открывающей главой изначальной версии первого тома («Население», занимавшей лишь 45 страниц; другие главы назывались «Экономический быт», «Государственный строй» и «Сословный строй»), в два отдельных тома и по ходу редактирования делая работу, как сам он признавал, малодоступной для широкой читательской аудитории. Первый из этих двух новых томов посвящен «месторазвитию, началу культуры, происхождению национальностей» [Милюков 1937]. Второй том, озаглавленный «От преистории к истории» и содержащий пять разделов: «Южная Россия и степные кочевники», «Лесная зона и миграция восточных славян», «Первая зона расселения русских», «Покорение Сибири» и «Проблема русского антропологического типа», — был завершен около 1940 года и опубликован посмертно [Милюков 1964]. Подробности милюковской интерпретации этих сюжетов, изобилующей отсылками к огромному корпусу ныне забытых исследований 1920–1930 ‐ х годов в области лингвистики, физической ан тропологии и расовых теорий, не должны нас останавливать. Общий смысл вполне ясен: продемонстрировать европейские корни славян и показать, что расселение восточных славян, а позже — русских на восток вплоть до Сибири, по сути, оставалось формой экспансии европейской культуры в Евразию.

Во введении к первой части новой версии первого тома Милюков обозначил планы касательно второй задачи — уточнить взгляды на российское «своеобразие»: