Особый случай

Есть особый дух у старинных зданий.
Им присущ бесспорно особый вид.
И не нужно каких-то больших стараний,
Чтобы чувствовать, дом этот тайны хранит.
По старинным лестницам ходят тени.
И ступени под ними порой скрипят.
Промелькнут века, пройдут поколенья,
О которых стены память хранят.
Старый дуб в саду не забыл хозяев,
Теплых рук, что ему подарили жизнь.
Желудями щедро сад одаряет -
Подними с земли, в руке подержи.
Не бывает дома без назначенья,
Смысл и польза в нем изначально есть.
И торжественный марш вековых ступеней
О былых свершениях чья- то песнь.
На огромных окнах мороз рисует
Из далекого прошлого ряд картин.
Только самую суть, ничего, что всуе.
Со своей бедой ты сейчас один.
Но – откуда? – рояль, раздается голос
Очень тихо, так, что не разобрать.
Кто- то был тогда, как сейчас ты, молод.
И о многом он готов рассказать.

Сколько же всего впитали эти стены почти за целый век! Двадцатый век – череда невиданных потрясений, бедствий и жертв, великих побед и не менее великих преступлений. «Ольгин приют» – так назвала своё детище основательница этой больницы для бедных детей и женщин, фрейлина императорского дворца Вера Перовская, в честь своей сестры Ольги, известной петербуржской благотворительницы. Ольга скончалась от дифтерии, заразившись от больных детей в основанной ею детской больнице в Царском Селе. Известный петербургский архитектор спроектировал здание «Ольгиного приюта», рядом с ним парк с прудом, летние павильоны и дом для персонала. Мраморные камины, шторы с кистями, красивые куклы и игрушки на коврах – всё создавало атмосферу домашнего уюта. Матерью и доброй феей этого дома была графиня Вера. Летнее время она проводила во дворце, а остальную часть года жила в приюте и трудилась сестрой милосердия.

Во время Первой Мировой войны в здании приюта открыли лазарет Красного Креста для раненых нижних чинов, также на средства графини. А сама она работала здесь палатной сестрой. Библиотека, благотворительные концерты, новогодние ёлки с подарками – кисетами, рукавицами, фуфайками… – всё было в этих стенах.

В 1918 году Перовская передала здание со всем имуществом новым властям. А потом, до своей смерти она жила в доме для персонала и выполняла обязанности сестры-воспитательницы.

***

Там скрип коляски детской слышен.
Туманный виден силуэт.
Из окон под старинной крышей
Уютный, добрый льется свет.
Шум детских голосов стихает.
Заснули дети. Пусть поспят.
Лишь шорох листьев провожает
Птиц, что над кронами летят…

Осень. Уже осень, уже третий месяц заключения в больничных стенах. Дождь стучал крупными каплями по жести широкого подоконника, то всхлипывая, то тараторя, как в корабле в открытом море. Вернее, в трюме корабля, ведь большинство пассажиров не может выйти на палубу. Наверное, любой дом – не квартира, а именно дом – это корабль, плывущий в море невзгод. Он защищает от непогоды, спасает в шторм и плывет, плывет, доставляя тебя к какой-то, часто неведомой тебе цели …

Персонал с помощью немногих матерей делал все, чтобы в хорошую погоду вывезти малышню, прикованную к своим ложам, на лужайку перед парадным входом. В палате на втором этаже собирались все, кто не был занят своими непосредственными обязанностями. Детей утепляли, железные кровати громыхали до грузового лифта. Надо было видеть распахнутые детские глаза. Шелестели кроной деревья, пели птицы, издалека доносился шум машин, бурлила жизнь. И они были причастны к ней, как все дети, счастливо и безоглядно. Над парком, над головами, вернее, фигурками прикованных к кроватям человечков, летели гуси. Изредка они издавали резкие тревожащие крики. Дети замирали – для кого-то это была первая в жизни музыка. Умиротворение нисходило на всех. Медленно кружились листья, с шорохом падая на влажную черную землю. С дуба со щелчком осыпались желуди – Павлик обожал играть с ними, такими гладкими, живыми, красивыми, что хотелось их расцеловать.