Особый слуга (СИ)

— О котором из моих кавалеров вы беспокоитесь, княгиня Акулина?

— О ком? Ну, конечно же, об этом милом мальчике Антоне, сыне князя Соколова. Как же, как же, помню его почтенного батюшку… Что это с вами, душечка?

Услыхав про «милого мальчика», Полетт поперхнулась вином и долго кашляла, после чего решительно поставила бокал на поднос проходившему мимо лакею.

— Ничего, княгиня Акулина, уже все прошло.

— Впрочем, даже хорошо, что вы одна, потому как я давно хотела вас предостеречь. Вы ведь долго жили за границей, много не знаете о нашем обществе, а никто вам, бедняжечке, и не расскажет.

— Предостеречь? От чего же?

— Разве вы не слыхали про Дикого барина? Илья Прокопьич был большой мастер орудовать кнутом, слуг у себя имении запарывал насмерть. Да ладно бы только прислуга, никто слова худого не сказал, так ведь и родным от него крепко доставалось. Поговаривают, княгиня, не снеся такой жизни, сбежала с заезжим артистом, после чего Илья Прокопьич и вовсе перестал сдерживаться. Он и умер-то от апоплексического удара во время очередного припадка ярости. Злость крепко ударила ему в голову, ядом разлилась по венам. Кулак, в котором князь держал свой кнут, не удалось разжать даже после смерти, так и схоронили его сиятельство, ровно извозчика. А ведь кровь не водица, яблочку от яблоньки недалеко катиться.

Полетт слушала речи Акулины, и никак не могла придумать, как бы подкинуть той мысль о порочных пристрастиях князя Антона. Ей представлялось, она скажет Волковой: «Так и сын недалеко ушел от отца, тоже любит пощелкать кнутом». Та склонит сухонькую головку на бок, подожмет тоненькие губки — ни дать, ни взять старушка — Божий одуванчик, да и прошамкает с сомнением: «Вот как? Однако держится князь безупречно и люди о нем только хорошее говорят». — «Небольшой труд изображать из себя святого в приличном обществе. Зато в приватной обстановке князь не утруждается притворством». — «Что же за это обстановка такая, милочка? Поведайте мне по секрету, клянусь, ни единой живой душе не скажу!»

До конца вечера Полетт так ничего и не пришло на ум.

[1] Вечернее платье.

Плата за молчание

На следующий день прямо с утра в спальню Полетт, точно маленький смерч, ворвалась Женечка Алмазова, с порога принявшись тараторить:

— Платья сделались мне совсем тесны. Вчера у горничной не получилось застегнуть мое любимое розовое с кружевами. Мне кажется, Марьяна стареет. Я помню ее едва ли не с рождения, а уже и тогда она не была молодкой. Держала ее из уважения к ее сединам, но, верно, все же придется заменить молодой расторопной девушкой.

Полетт не решилась сказать подруге, что кабы та ела меньше пирожных, мороженого и халвы, то ей не пришлось бы искать замены ни платьям, ни горничной. В конце концов, графиня любила Женечку такой, какая она есть, для мужа и детей та была воплощенным идеалом, а мнение прочих едва ли имело значение.

— И не проси, свою Аннету я тебе не отдам! — попыталась отшутиться Полетт.

— Да вовсе я не о том просить приехала. Ты же знаешь, мне никогда интересоваться модой, а ты так долго жила за границей, ты все ведаешь о современных веяниях. Умоляю, составь мне компанию с покупкой нового платья! Как у тебя, чтобы все оборачивались вослед.

Разумеется, горячая мольба подруги не могла оставить Полетт равнодушной. Нет действа более целительного для женской души, чем выбор наряда. Только женщина способна оценить обволакивающую мягкость бархата и ледяную прозрачность креп-жоржета, увидеть игру света на изломе блестящего шелка, проследить ажурное плетение кружев и отметить безукоризненную точность руки вышивальщицы. Только женщина заметит, как цвет платья меняет кожу его обладательницы, придавая ей то едва уловимый оттенок утренней зари, то отблески солнечного сияния, то холодные переливы лунного серебра. Только женщина поймет другую женщину, когда та выбирает себе наряд, точно в нем непременный и прочный залог ее счастья, верный амулет от бед и невзгод.

Пока Женечка крутилась перед зеркалом, Полетт стояла рядом. Участвовать в примерке графиня отказалась, боясь обнажиться перед чужими глазами. Хотя новое платье ей очень хотелось, а еще хотелось накидку взамен утерянной во время грозы, и туфельки, и нить жемчугов. Но она успокаивала себя тем, что закажет обновки в столице, когда сойдут синяки, а ныне, коль скоро пришла помогать Женечке, то на ней одной и должно быть сосредоточено внимание. Наконец, платья для баронессы были отобраны и уложены в картонки с адресом, по которому их следовало доставить, из полутьмы магазина графиня и ее подруга выпорхнули на яркий солнечный свет.

— Все эти примерки такое волнительное мероприятие. Я проголодалась, — протянула Женечка. — Как полагаешь, поблизости найдется какое-нибудь заведение, где мы могли бы выпить воды и самую малость перекусить? Какой-нибудь легкий завтрак, кашу или фрукты и, пожалуй, десерт. И маленькая румяная булочка не повредит. Ну, что же ты молчишь, Полетт?