Осоковая низина

Эрнестина не похожа ни на рыночную торговку, ни на обычную окраинную жительницу, которая носит ленивым и спесивым, но глуповатым горожанам добытое тяжелым трудом на клочке земли. Она аккуратно и даже со вкусом одета, хотя ничего дорогого или модного у нее нет. Ни высокий лоб, ни тонкие, всегда сомкнутые губы не предполагают примитивную житейскую хватку, и, когда Эрнестина обращается к покупателю, ее лицо не расплывается в искательную улыбку, в глазах не загораются жадные огоньки. В ее спокойном взгляде нет ни лукавства, ни трусости, ни тупой апатии, скорее — независимое достоинство и еще, наверно, глубоко скрытая грусть. Эрнестина по сути дела не рыночная торговка, она и не думает торчать возле своей клубники далеко за полдень и угодливо предлагать свой товар всякому прохожему. Сочные, крупные ягоды она отдаст перекупщику, спекулянту, пускай торгует, пускай ловчит. У Эрнестины нет на это ни времени, ни желания.

Алиса еще не утратила хрупкости и легкости подростка. На мир она смотрит восторженно. Все ее существо, движения, взгляд одновременно выражают и робость, и отзывчивость. Многие не замечают даже, как под их взглядом она внутренне сжимается, как слегка вздрагивают ее веки и по лицу пробегает тень, не видят, как его вдруг освещает легкая улыбка. Иногда Эрнестине говорят: «Госпожа Курситис, у вас такая воспитанная дочка». Это, конечно, большое признание, такое не часто услышишь, но Эрнестине кажется, что Алиса слишком старается улыбаться и угождать всем, что у дочки не хватает характера; видно, пошла в своего кроткого деда.

Они очень спешат. Не только боятся опоздать на пароходик, но и хотят скорее выбраться из леса; кажется, что за каждым можжевеловым кустом кто-то подстерегает.

После войны часто поговаривали об ограблениях и убийствах. Новое правительство, правда, с этим поветрием пыталось бороться, но почти безуспешно. Со дня, в который начинается наш рассказ, пройдет еще год, и знаменитого бандита Леона Адамайтиса схватят в постели невесты, а спустя шесть лет весенней порой ночью в сыром лесу повесят и там же похоронят легендарного разбойника Ансиса Каупена. А где еще десятки не столь прославившихся злодеев, но тоже приговоренных к смертной казни, и сотни посаженных в тюрьмы, не говоря уже о тех, которых так и не поймали.

Однако еще спустя пятьдесят и более лет подвыпившие интеллигенты будут распевать песни об остром ноже, жеребце и мрачных лесах, петь о герое, который, загубив восемнадцать душ, среди них также женщин и детей, в зале суда со страху перед смертью напустил в штаны.

…А четвертый — это я!

Это прозвучит особенно лихо.

Эрнестина и Алиса старались по сторонам не смотреть, но невольно краем глаза охватывали каждое дерево и куст. В сосняке и на песчаной дороге не было ни души. Только рябой тощий кот испуганно присел на обочине тропы, не зная, перебежать дорогу или кинуться назад.

— Брысь! В беду из-за тебя попадешь, — тихо сердилась Эрнестина.

— Киска, киска, кисонька… — пыталась Алиса задобрить кота.

Но в трудные военные и послевоенные годы кот утратил веру в человека и на всякий случай припал к мелкому брусничнику, полагая, что так его не видно.

— Ничего, все обойдется! — успокоила Алиса мать.

— Кто его знает, — без особого воодушевления ответила Эрнестина.

Когда они увидели, что на дорогу вышли три женщины с такими же коромыслами, Эрнестина с облегчением вздохнула и остановилась.

— Погоди! Передохнем.

Обе спустили на землю коромысла с поклажей. Алиса проводила взглядом женщин, которые вскоре исчезли за поворотом дороги.

— Нам их уже не догнать…

— И прекрасно, нечего навязываться.

Алиса прикусила губу.

К пристани они пришли вовремя. Пароходика еще не было. Алисе с молоком торопиться было некуда, все еще спят, и она ждала, пока уедет мать. Как только с пароходика спустили трап, пассажиры гурьбой кинулись занимать лучшие места. Алиса с волнением смотрела, как мать старается уберечь клубнику. Эрнестина исчезла в каюте, Алиса не могла разглядеть, удалось ли ей сесть, — такой груз несла три версты. Когда пароходик, дав гудок, заскользил дальше, Алисе стало очень грустно, зря она по дороге обиделась на мать за ее резкость.

Навстречу Алисе шли торопившиеся на работу парни, она старалась загодя посторониться, не хотела своими бидонами с молоком преграждать дорогу. Один на девушку только посмотрит и обойдет, а другой, улыбаясь, пойдет прямо на нее, попытается заговорить.

— Барышня, это ваше собственное молочко?

Алиса не смотрела, словно она слепа и глуха, лишь убыстряла шаг. Выбравшись на более спокойную улицу, останавливалась, опустив на землю бидоны, вытирала носовым платком лоб.

В одни двери надо лишь постучать, и к тебе выйдут; у других шуметь нельзя, надо налить молоко в выставленный горшок да перевязать тряпицей — от кошки; в третьем месте — зайти на кухню. Где деньги сразу давали, где платили раз в неделю или когда вздумается. Алиса со всеми покупателями старалась быть приветливой, и ей почти всегда отвечали улыбкой.