Остались одни. Единственный вид людей на земле

Сходным образом Петтит рассортировал по категориям и древние практики погребений: от болезненного интереса (интерес к умершим известен и у шимпанзе) до могильников (перенесение мертвых в специальные места) и полноценных похорон в особых местах с церемониями или в сопровождении символических объектов. Он также связал эти подразделения с данбаровскими уровнями отслеживания хода мыслей. В этой системе простейший уровень, отражающий намеренность действий (свойственный, по-видимому, и человекообразным обезьянам, и ранним гомининам), мог быть примерно таким: я верю, что ты умер. За ним появилось “я сочувствую тебе, что ты умер” (эта идея, вероятно, присутствовала у ранних Homo); потом “я знаю, что тебя нужно отнести в особое место” (это уже гейдельбергские люди и неандертальцы). И наконец, “тебя нужно снарядить вот таким образом, отнести вот в то место, потому что ты при жизни был тем-то и тем-то, таковы правила нашего общества” (поздние современные люди и, возможно, часть неандертальцев). Очень может быть, что у ранних людей, таких как гейдельбержцы, уже существовали кое-какие практики манипуляций со своими мертвыми, а неандертальцы уже точно хоронили усопших, в основном простейшим образом, но в некоторых случаях, возможно, весьма замысловато. И только современные люди довели практики обращения с умершими до самого сложного уровня.

Удивительно, что в Африке нам известно очень мало примеров человеческих захоронений среднего каменного века, а самые лучшие, классические, захоронения этого времени найдены в Израиле, и они датируются 100 тысячами лет. У поздних неандертальцев, напротив, погребения известны по всей Евразии, но у современных людей того времени погребений как раз не найдено, у них погребальный обряд появляется примерно 40 тысяч лет назад в Северной Африке, на Ближнем Востоке и затем в Европе. Можно с уверенностью предположить, что у ранних современных людей существовали какие-то другие методы обращения с мертвыми, не схожие с погребением. Ведь и сегодня такие методы встречаются: умерших оставляют на поверхности земли, или на возвышениях, или на деревьях, или сжигают на ритуальном огне. У ориньякцев, представителей ранних современных людей, по всей видимости, погребений не было: археологи от них находят лишь отдельные зубы, часто просверленные, а вовсе не целые погребения. Отсюда можно допустить, что они предпочитали носить какие-то элементы останков своих предков или врагов с собой, а не хоронить их.

Таким образом, символизм видится частью нашего африканского наследия, хотя распознать его по археологическим находкам совсем не просто. А что можно сказать про язык, который, как полагают, развивался вместе с символизмом? Как мы обсуждали в главе 5, на эту тему существует множество теорий, и еще со времен Дарвина происхождение языка вызывает горячие споры. Не случайно в 1866 году почтенное Парижское лингвистическое общество изменило свой устав, запретив любые дискуссии по поводу происхождения языка. Всем известно, что у маленьких детей мощная врожденная способность воспринимать и использовать язык и они с легкостью усваивают любой язык или даже языки из той среды, где живут.

Во время своих путешествий Дарвин заметил, что между типом общества и сложностью языка нет никакой связи. Например, лингвисты считают английский одним из самых простых для изучения языков (для тех, кому он не родной) по сравнению с целым букетом других языков от хопи до черкесского (на Северном Кавказе) и от кивуньо (Танзания) до арабского. Дарвин придерживался гипотезы становления языка через способность к имитации, он проводил параллель между человеческой речью и птичьим пением. Для объяснения первых этапов такой имитации предлагались разные гипотезы: и подражание голосам животных, звукам природы (ветра или грома), и спонтанные вскрики, скажем, боли или удивления, – и все имитации со временем должны были наполняться новым смыслом. Отдельный ряд гипотез строится на предположении, что язык сформировался в результате специфических социальных запросов – избегание опасностей, успешная совместная охота – или, как полагали Лесли Айелло и Робин Данбар, чтобы взять на себя социальную функцию груминга в условиях разрастания групп. Кроме того, как мы видели, разработаны модели, постулирующие внезапное и случайное зарождение сложного языка за счет генетических изменений, которые счастливым образом усовершенствовали нейронные связи в мозге.