Остались только слезы

— Не стройте иллюзий, Люсия…

Вот я и снова начал обращаться к ней на «вы»!

— Не стройте иллюзий, Люсия. Если я остаюсь, то единственно из-за Мов. Представьте, я дорожу ею.

Люсия вращала револьвер на указательном пальце на манер героев ковбойских фильмов. Каждую секунду я был готов к тому, что раздастся выстрел, и помимо воли втягивал голову в плечи.

— Тебя, мужичок, привлекают ее молодость и свежесть; но сам-то не заблуждайся! Тебе кажется, что ты любишь ее, но в действительности ты очарован мной!

Я был не в состоянии возмущаться — меня чересчур пугал револьвер, с которым она обращалась с излишней небрежностью.

— Мов — маленькая скучная девочка. С возрастом она подурнеет и поглупеет. Она годится лишь на то, чтоб воспитывать детишек и петь романсы на семейных вечерах.

— Как вы можете говорить так о собственной дочери?

— Тот факт, что она моя дочь, не мешает мне судить о ней… У меня наметанный глаз!

— Я женюсь на ней, Люсия, хотите вы того или нет!

— Нет, Морис!

— Если вы не дадите своего согласия, я расскажу повсюду, что она ваша дочь!

Люсия подошла к телефону и той же рукой, которой держала револьвер, набрала номер. На другом конце провода ответили не сразу.

— Алло, Робер?

Так звали ее пресс-агента.

— Это Люсия. Дайте в какой-нибудь приличной газетенке мое большое интервью… В нем я наконец открою, что девушка, которая у меня живет и которую все считают моей племянницей, на самом деле — моя дочь. Представьте все в соответствующем свете. Теперь, когда я начинаю играть роли матерей, об этом можно говорить. Я признаюсь, что держала ее в стороне от своей профессиональной жизни, дабы она избежала вредного влияния среды, чуждой ее мечтательной натуре… Я поступила так ради ее же блага… Ну, в общем, вы поняли, какой надо взять тон? Мое исстрадавшееся материнское сердце и так далее… Я полагаюсь на вас. Завтра утром пришлите фотографа, пусть сделает несколько снимков из нашей семейной жизни… О'кей? Спокойной ночи, Робер…

Она повесила трубку.

— Ну, а теперь быстро отправляйся спать, проказник! И веди себя хорошо, ты от этого только выиграешь.

Я уже был у дверей, когда Люсия окликнула меня:

— Смотри…

Она показывала мне револьвер, который по-прежнему держала в руках так, чтобы дуло сверкало в розовом свете лампы из опалового стекла.

— Я кладу его сюда, видишь, Морис? Он заряжен и без предохранителя. В тот день, когда ты решишь меня убить, ты просто возьмешь его.

Глава XIV

Когда я проснулся, лицо у меня еще горело от пощечин Люсии. В зеркале над раковиной отразилась физиономия, вся в разноцветных — от розового до фиолетового — пятнах и полосках. Вид у меня был, надо сказать, неприличный. Попробовал окунуть лицо в холодную воду, но красивей от этого не стал. Я выглядел плачевно. Кроме всего прочего, своим острым ногтем Люсия расцарапала мне сбоку нос, и след от царапины чем-то напоминал обгоревшую на солнце шелушащуюся кожу.

Вместе с новым днем ко мне вернулась моя ненависть к этой женщине, целая и невредимая. Я понимал, что запутался в паутине гадкого паука на неопределенное время. Лучшее, на что я теперь мог рассчитывать, что она сама утратит ко мне интерес. В покое оставляют лишь те игрушки, которые перестают забавлять.

Я постарался хоть как-то скрыть свои синяки под толстым слоем талька, лишь ярче подчеркнув их контуры, после чего явился в столовую.

Мов и ее мать заканчивали завтрак в сопровождении магниевых вспышек. Как и было предусмотрено, обещанный накануне фотограф трудился вовсю, чтобы передать «непринужденную обстановку семейного уюта». Люсия красовалась в дезабилье, которое любой другой на ее месте стоило бы обвинения в посягательстве на нравственность. Мов подверглась кое-каким «поправкам» и выглядела теперь совсем как девочка. Люсии, разумеется, больше всего хотелось бы сфотографировать ее с косичками, играющей в серсо.

Когда я вошел, им пришлось прервать свое мероприятие.

— Морис! — воскликнула великая актриса. (Теперь я знал, какая же она в действительности была великая актриса). — Ничего, если ты выпьешь кофе за маленьким столиком?

Мов, раздосадованная, протянула ко мне руку.

— Сейчас мы закончим, — сказала она. — Это утреннее фотографирование — мамина затея. Видишь, меня вытащили прямо из кровати…

Однако она казалась довольной, не из-за самих снимков, а из-за того официального признания Люсией собственного материнства.

— Не стоит из-за меня беспокоиться, — огрызнулся я.

Когда я направился к дверям, Мов увидела мое разукрашенное лицо.

— Морис, что произошло? Что с твоей физиономией?

Люсия смотрела на меня с улыбкой. Фотограф, лысый парень в бархатном пиджаке, терпеливо ждал, пока мы закончим разговор.

— Кто тебя так? — настаивала девушка.

— Одна старая свихнувшаяся шлюха.

Прежде чем выйти, я, к своему великому удовольствию, увидел как с лица Люсии исчезает насмешливая улыбка.