Остались только слезы

С криком, шумом, напрасными угрозами фильм был закончен. Анри-Жорж быстро сделал контрольную копию, поскольку должен был ехать на другой конец света снимать очередную картину, и хотел, само собой разумеется, присутствовать при выпуске фильма на экран.

Это событие намечалось на ближайшую среду на вечер. Несколько дней, ожидая премьеры, я провел в трансе. Не захотел идти на закрытый просмотр картины, так как был уверен, что я в фильме никуда не гожусь. Я знал, для меня все кончено. Назавтра дюжина газет предаст меня казни, и я пополню армию неудачников, ошивающихся в кафе на Елисейских полях в поисках какой-нибудь ничтожной роли, так сказать „на еду“, и рассказывающих о своих грандиозных замыслах другим таким же неудачникам.

Когда Люсия вошла ко мне в комнату, я надевал смокинг. Пальцы не слушались, и мне никак не удавалось застегнуть брюки.

Она покачала головой.

— Нет, Морис, оставайся дома…

Я посмотрел на нее в полной растерянности:

— Как же так?

— Оставайся. Это будет лучше. Неизвестно, как все пройдет… Сам знаешь, сегодня вечером мы рискуем всем, решается твоя судьба. Лучше, если тебя там не будет…

— Но если окажется, что это плохо, все скажут, что я сбежал из трусости!

— Если плохо, то все будут слишком заняты тем, чтобы говорить о том, что это плохо! А если все пройдет успешно, то твое отсутствие сочтут проявлением скромности… Поверь мне!

— Как скажешь, Люсия…

Я с чувством облегчения повесил смокинг назад в шкаф. Такой вариант меня в высшей степени устраивал. Ведь я был вполне способен упасть в обморок прямо в зале „Колизея“.

— Ты скоро вернешься, Люсия?

— Да. Обещаю тебе. Главное, не отвечай на телефонные звонки. Люди злы и…

— Я буду смотреть телевизор.

— Умница. Выпей что-нибудь покрепче, милый… Это тебя взбодрит. Знаешь что, включи-ка телевизор у меня в комнате, там тебе будет уютней, чем в гостиной. Через три часа я буду здесь.

Она ушла. Я с крыльца наблюдал, как она устраивалась в машине, за рулем которой сегодня сидел шофер. Люсия была в белом платье с затейливым декольте. На шее у нее сверкало брильянтовое колье. —

Феликс, у которого я снова вошел в милость, установил для меня в спальне Люсии переносной телевизор. Я начал было смотреть какую-то передачу, но это оказалось нечто безумно скучное о посещении невесть какого современного завода. И я предпочел мирную тишину уютной комнатки.

Улегся на постель, не потрудившись даже снять ботинки. Напротив кровати я увидел большую вставленную в рамку фотографию. Это была сцена из „Добычи“, тот эпизод, когда я убиваю свою мать.

Почему, черт возьми, эта сумасбродка Люсия поместила снимок здесь? Значит, по ее мнению, это ключевая сцена моего фильма?

Глава XIX

В ожидании Люсии я задремал. Мне снилась Мов… Я видел ее бегущей по огромному пшеничному полю. Золотистые волосы развевались по ветру… Вдали у ровной линии горизонта светилось огромное раскаленное солнце, которое время от времени превращалось в прожектор.

Меня разбудил стук двери. Я увидел Люсию. Она стояла у кровати в своем белом платье. Какую-то долю секунды я пытался сообразить зачем она здесь, а потом память вернулась ко мне.

Она смотрела на меня с улыбкой. Я вскочил.

— Все в порядке?

Я не мог поверить своим глазам.

Она расхохоталась.

— Да, дорогой, как я и предвидела!

— Ох, неужели!

Я скакал по комнате как сумасшедший, не помня себя от радости… Опьяненный победой! Счастливый, всесильный, на верху блаженства!

— Милая моя Люсия! О! спасибо… спасибо…

Она чуть подождала, пока я успокоюсь, затем размеренным голосом произнесла:

— Единственное, я забыла добавить, Морис, что предвидела-то я провал…

Безумные мысли, подобно дикой орде, осаждали мой отчаянно сопротивляющийся рассудок.

— Как?

— Провал… притом полнейший… да, мужичок!

Она засмеялась.

— Ох, ну и вид у тебя, малыш! Нет, я не зря два месяца трудилась!

— Тут нечего объяснять. Тебе прекрасно известно, что на протяжении всех съемок я ссорилась с Анри-Жоржем из-за твоего персонажа. Если б ты видел, что из этого получилось! Ах! В самые драматичные моменты зал валялся от смеха. Я заставила тебя играть как маленького педика! Ты нелеп! Ты смешон! Твои слезы в фильме напоминают бабье хныканье… Ты больше не осмелишься показаться на люди!

Она хлопала себя по ляжкам, как рыночная торговка. Вечернее платье лишь подчеркивало вульгарность ее жестов. Передо мной была ведьма, опьяненная жаждой мести грубая баба!

— Ох-ох! Несчастный кретин… Идиот несчастный! Здорово же я тебя провела, мой мужичок! Ах, как здорово!

— Это невозможно, Люсия! Ты не могла так поступить!

— Вот прочтешь завтра в газетах, могла или нет!

— Это чудовищно!

— Не думал же ты, однако, что я прощу твое отношение ко мне, скажи, ничтожество! Еще эта дура Мов, которая пожертвовала собой ради такого слюнтяя! Бедняжка теперь в английском тумане оплакивает свою несчастную любовь!

Все, что я видел в этот момент — ее гнусный смех, злые, горящие ненавистью глаза. Ее рот выблевывал слова, которые причиняли мне боль, хотя я не понимал их значения…