Остальные здесь просто живут

До дома Хенны ехать секунды три, зато в благодарность она тепло смотрит мне прямо в глаза, когда выбирается из машины. В моей безумной, отчаянной голове вертятся безумные, отчаянные слова любви, но я, понятное дело, молчу. А потом мы с Джаредом уезжаем, хотя его тачка до сих пор стоит около нас. Я сворачиваю в противоположную сторону от его дома.

Он молчит.

Мы едем и едем. Солнце начинает садиться. В этих лесах несчетное количество проселочных дорог, многих даже на карте нет. Можно ехать целую вечность, а вокруг будут только леса да поля, изредка какую-нибудь корову встретишь… или оленя… или даже лося, если очень повезет. Гора то и дело возникает где-то на горизонте: сперва она розовая, потом синяя, а потом превращается в тень, безмолвно следящую за нашими скитаниями.

Наконец я сворачиваю к ледниковому озеру и вырубаю двигатель. Озеро огромное, кристально прозрачное и холодное, как смерть.

– Ты из-за Хенны?.. – наконец спрашивает Джаред.

– Нет, – отвечаю в темноту. – То есть из-за Хенны, конечно. Но не только. И родители, кстати, меня не слишком достали.

– Хорошо, потому что я-то спокойно к ним отношусь. Да, твоя мама меня не переваривает, но это взаимно.

Снаружи стоит удивительно темная ночь. Все-таки над моей частью света очень много звезд – столько я нигде не видел.

– Четыре с половиной недели осталось.

– Ага, – кивает Джаред. – До выпускного.

Он ждет. Я тоже. Проходит еще целая минута, прежде чем я включаю свет в салоне и протягиваю ему руки.

– На что надо смотреть? – спрашивает он.

Я показываю на кончики своих пальцев. Они все в сухих морщинках и трещинах.

– Нейродермит.

– И?

Вырубаю свет.

– Я сегодня на перемене семнадцать раз помыл руки после туалета.

Джаред долго, долго выдыхает.

– Чувак…

Я молчу. Тишина стоит оглушительная.

– По ходу, опять начинается.

– Да ладно, это просто нервы, – отмахивается Джаред. – Экзамены на носу, и эта твоя безответная любовь к Хенне…

– Не нравится мне слово «безответная».

– …ладно, твоя незаметная любовь к Хенне.

Дружески бью его по плечу. Опять тишина.

– А если я сойду с ума? – наконец шепотом спрашиваю я.

Чувствую, как в темноте Джаред пожимает плечами.

– Зато подложишь свинью сенатору.

Мы смеемся. Не слишком весело.

– Да не спятишь ты, Майки. А если спятишь, я буду рядом – и помогу.

На душе сразу становится…

Так, ладно, слушайте. Джареду нравятся парни. Мы все это знаем, он сам рассказывал, хотя официально пока ни с кем не встречался (да и с кем ему встречаться в этой глуши – с каким-нибудь престарелым фермером-извращенцем?). Джаред не любит об этом говорить, а мы и не спрашиваем, где он пропадает вечерами, когда не тусит с нами и не работает. Мы с ним иногда дурачились, было дело (хотя мне нравятся девчонки, а точнее – Хенна), но это потому, что у подростков гормоны играют. В нужный момент на что угодно возбудишься, да хоть на бревно, но сейчас вы должны понять меня правильно: я люблю только трех людей на свете, если не считать этой непонятной истории с Хенной.

Трех людей: Мэл, Мередит… И третий человек – не папа и не мама, нет.

– Хочешь поговорить о безумии? – ехидно спрашивает Джаред.

– Ну да, да… Знаю.

Мир – он вообще сумасшедший, я в курсе. В нем этого добра столько, что мои загоны с дверями, постукиванием, пересчитыванием предметов, мытьем рук и прочим – прямо-таки образец психического здоровья. Джаред по сравнению со мной вообще псих, но вряд ли это мешает ему спать по ночам, вряд ли он из-за этого думает, что лучше бы ему быть…

Ну, вы поняли.

А если не поняли, значит, и не надо.

– Там пума бродит, – говорит Джаред, глядя в окно.

Вздыхаю.

– Угу. Там всегда бродит какая-нибудь пума.

Глава третья

в которой обнаруживают труп хипстера Финна; Сатчел (когда-то она встречалась с Финном) просит Дилана и второго хипстера по имении Финн прогулять школу и пойти вместе с ней к ее дяде-алкоголику и по совместительству – копу, который расследует убийство; тем временем Посланница, заняв новый Сосуд, начинает необходимые приготовления к вторжению Бессмертных.

Городок у нас самый обыкновенный, такой же, как ваш. Школы, семейные рестики, куча машин. Несколько огромных церквей сбились в кучку и пытаются не сильно выделяться на фоне семейных рестиков (ведь спасение души – это так же просто, как куриные крылышки, ага). Еще есть пожарные станции, возле которых стоят таблички с информацией о начале и конце сезона лесных пожаров. Есть полицейские участки с табличками, призывающими автолюбителей пристегиваться за рулем. Есть лесопилка – возле нее стоит знак со злобным политическим каламбуром. Есть стоянки для трейлеров, банки, «Уолмарт», пара синема-парков.

Есть деревья. О-очень много деревьев. Тут ведь раньше был лес.