Останкинские истории

Увещеватель вздохнул. И замолчал. И его участью, что ли, была бесконечность повторений сходных происшествий? Слова он произнес Шеврикуке знакомые. Они звучали не так давно на Звездном бульваре. Но соображения о чьей участи — своей собственной или его, Шеврикуки, — вызвали вздохи Увещевателя? Уж коли у самих хандра, то, пожалуйста, вздыхайте и нервически подхихикивайте! А его увольте от вздохов! Сострадания и жалости чинов ему не нужны! Не растягивайте свои удовольствия и приступайте к должному! Казните! Вздергивайте! Посылайте враздрызг! В распыл! Рассейте! Развейте над городскими свалками!

— Обол… обол… да… Обол… — Протянул Увещеватель, будто очнувшись от печалей. — Тот желтый кружочек-то с ликом правителя на аверсе… Он и впрямь служит как обол? Но обол был пропуском в царство мертвых. А туда пропуска давно отменены. Стало быть, этот кружочек — пропуск еще куда-то?.. Так ли? Возможно, что и так… Это интересно. Это важно… А?

Шеврикука был не здесь. Его уже сокрушал гром наказания. Однако он смог расслышать:

— Так где же искомая доверенность? Я вас спрашиваю, Шеврикука, где она?

— Какая доверенность? — Шеврикука словно бы выползал из небытия.

— Искомая. Разыскиваемая. Таинственно исчезнувшая. Пропавшая грамота.

— Какая доверенность? — повторил Шеврикука.

— Всеобъемлющая. Основополагающая. Или, как выводят нынешние нотариусы, — генеральная.

— И кто же в ней кому и что доверяет?

— А вам неизвестно?

— Неизвестно.

— Ладно. Примем вашу игру. Предполагается, что в ней домовой Петр Арсеньевич доверяет нечто домовому Шеврикуке.

— Неужели у Петра Арсеньевича было нечто, чтобы доверить?

— Предполагается, было… А в случае доверенности генеральной домовой Шеврикука должен стать душеприказчиком Петра Арсеньевича. Если, конечно, у него была душа. Или что-то за душой…

— У Петра Арсеньевича была душа.

— Посчитаем, что была.

— Но у меня нет никакой доверенности, — сказал Шеврикука. — Я говорю правду. Я не видел ее.

— И не держали ее в руках?

— И не держал в руках, — неуверенно сказал Шеврикука.

— Более вы ни о чем не заявите?

— Ни о чем. Вы меня озадачили, но я…

— Как пожелаете. Ваше право. Мы осведомлены обо всем. Но нет сейчас необходимости напоминать обо всем.

Свет лучин стал утихать. Увещеватель же опять, к удивлению Шеврикуки, затянул колыбельную. А может, песнь утомленного зимней степной дорогой ямщика. Послышались: «…не предосудительно ли… остается взвесить, надежен или не надежен… не водятся ли в нем какие сумнения… не объясняется ли злонамеренность детины видениями задумчивости или приступами меленхолии…» Вот как! «Сумнения», «меленхолия»! Не достанут ли теперь и крашеную семеновскую ложку из-за голенища хромового сапога? Но и сапог не было, а были войлочные тапочки. Тут опять голос Увещевателя показался Шеврикуке знакомым. Где он звучал и когда? Когда-то! Когда-то! Но когда? И будто бы нечто высветилось в полумраке над пропавшей в черноте печью, замерцало, потекло куда-то и не открыло Шеврикуке сути своей и недоступной взгляду наружности. Радость и тоску испытывал теперь Шеврикука. Снова он ощутил близость коренной догадки, но глаза и уста ее были сомкнуты «Зачем же так? Откройте…» — взмолился было Шеврикука. Однако его приподняли и выволокли в определительно-выхлопной покой, расположенный за кабинетом Увещевателя. У балясин ограды стояли два силовых наблюдателя с шестоперами в руках. За столом же восседал выводной регистратор, вполне возможно, кузен регистратора приемного.

— Грамоту! Что там у вас?! — потребовал регистратор. — Что вы мямлите! Голова-то с ушами не откручена? Предъявляйте!

Бумажка образовалась в руке Шеврикуки.

Выводной регистратор принял, изучил, выяснил, как и предписывалось ему, что в ней имелось между букв и между строк, и уставился на Шеврикуку. Возможно, указанные странности любопытствовал обнаружить в нем.

«Не определили ли все же меня в блудные дети? — обеспокоился Шеврикука. — Не приписали ли мне именно сумнения, меланхолию, задумчивость и видения? С таким постановлением — выпадешь в осадок…»

О чем обеспокоился?

— Ага, — сказал выводной регистратор, — так и запишем в приказную книгу… У… Н… У… И печать. Все… Все, держите. Техосмотр пройден. Техническо-профилактический. С вас бы пошлину! Да купоросом! Да в большой бутыли!

Регистратор рассмеялся. Шестоперы принялись одобряюще покачиваться.

В бумажке было выведено: «У-Н-У. Упреждающе-назидательное Увещевание проведено». Дата, подпись, печать.

— Не забудьте показать по месту службы, — напомнил регистратор. — И будьте вольны в передвижениях.