Остановиться, оглянуться…

Но на этот раз читались настоящие стихи.

Маленький рыжий парень, на редкость уродливый, упорно басил над тарелками, бокалами и скоротечным современным флиртом:

Остановиться, оглянуться
Внезапно, вдруг, на вираже,
На том случайном этаже,
Где вам доводится проснуться…

Деликатные девочки доели свои сардельки, для приличия оставив по кусочку на тарелках, допили лимонад — опять–таки не до дна — а парень дочитал свои стихи:

…Но дай хоть раз еще успеть
Остановиться, оглянуться…

Мне стало немного не по себе. Ведь, в самом деле, надо же когда–нибудь остановиться и оглянуться! Я неплохо бегу, шаг ровен, дыхание поставлено — а куда?

Я тогда начал вспоминать тех, кто старше, — но и из них многих захлестывала все та же целеустремленная суета. Только пенсия давала им время остановиться и оглянуться. Но уже отказывал мозг, и свободный от суеты остаток дней уходил все–таки на суету: на жалобы канализационного уровня, на антиуправдомские басни, на сплетни шепотом про эту самую современную молодежь…

Касьянов был иным. Но Касьянова привезли из Сибири самолетом в цинковом ящике, и это было для меня как выбитый зуб: щербатина остается навек, и вставленный тут не поможет — он будет кусать, но он будет чужой.

С того вечера в кафе прошло года два, а то и три. Но остановиться и оглянуться я так и не успел. Может быть, не было внутренней потребности. А может, просто не хватило времени — попробуй остановись, когда средний ящик стола полон неразобранной почтой…

…Я проглядел два десятка писем, из них отобрал четыре, из четырех отобрал одно. Письмо было не слишком стоящее, могло бы и подождать. Но ведь когда–то надо! Все равно эта коридорная кляуза, возьмет три часа — так пусть это будут сегодняшние три часа.

Я встал, и Светлана тоже встала.

— Поедем в Кунцево, — сказал я безапелляционно. Я хотел, чтобы она обиделась или хотя бы спросила зачем. Тогда бы я ответил: «Надо».

Но она ничего не спросила. Она спокойно поднялась и пошла следом за мной, а когда в дверях я пропустил ее вперед, торопливо и неловко прошла впереди меня.

Но так просто уйти из редакции не удалось — на лестнице меня поймал Зубачев.

Зубачев был хорош: спутанные черные волосы, романтическая борода, жесткий таежный загар, джинсы, выгоревшие до белизны, и, разумеется, трубка — на этот раз резная, кустарной работы.

Он схватил меня за руку и радостно сказал:

— Жив, деятель?

Я спросил:

— А теперь откуда?

Собственно, только этого он и ждал.

— Из Якутии, — сказал он. — С геологами ходил. Забавная компания собралась: студент, два бывших уголовника и баба за начальство. Один уголовник, между прочим, стишками балуется. Стихи — вот ты себе представь…

— Где ходили–то? — прервал его я.

— Вдоль Малочки. Есть такая речушка, вроде нашей Оки. По тамошним масштабам — ручеек. Как раз до порогов дошли. Забавное место… В позапрошлом году там плот разбило, а на плоту — никого, один только медведь! Откуда — никто не знает. Мне охотник рассказывал: выплыл, говорит, — и деру в тайгу!

— Что за охотник? — снова перебил я.

— Любопытный мужичонка, — сказал Зубачев. — У него дед был каторжник, с этапа смылся. Представляешь: кругом глушь, а у него ни ружья, ни топора. Жить–то надо… Кстати, мужик этот про него рассказывать не хотел, стыдится родословной. Но районный прокурор…

— А он что за личность? — спросил я.

Зубачев оживился:

— Он, между прочим, забавный деятель… Молодой еще малый, года тридцать два. Был раньше актером, но влюбился в одну девку. А она уперлась — за актера не пойду! Ну, он тогда — на юридический…

— Что вы искали–то? — поинтересовался я.

— Ртуть искали, — ответил он с некоторой досадой. — Эта баба четвертый год…

— Она замужем?

— А как же!.. Муж у нее, кстати, любопытная личность. Учитель на прииске. Коллекционирует марки. Двести километров от железной дороги — а он коллекционирует марки! Каждое воскресенье ездит катером в райцентр…

— Туда из Москвы почта долго идет?

Он на секунду задумался.

— Понимаешь… если погода летная…

Он приготовился подробно ответить на этот вопрос и, наверное, ответил бы. Но тут показался Д. Петров, и я сплавил ему Зубачева вместе с его бородой, кустарной трубкой и сотней историй.

Мы уже вышли из подъезда, когда Светлана несмело спросила::

— Он тоже журналист?

Ее вопросы не отличались разнообразием.

Я сказал:

— Тоже журналист.

Я видел по лицу, что ей хочется задать еще один вопрос, и в конце концов она его задала:

— Ты нарочно с ним так разговаривал?

Я сказал:

— Конечно.

Она снова помедлила:

— А почему?

Я ответил:

— Потому, что он трус.

Она ничего не возразила, но и ничего не поняла.

Мне пришлось объяснять: