Остановиться, оглянуться…

— Придется давать опровержение, — проговорил он наконец, и мне на момент показалось, что вот так оно все и произойдет: возьмем заключение у Сашкиного шефа, напишем опровержение и дадим на пятницу или на субботу.

— Придется, — кивнул я невесело. Теперь, когда опровержение становилось реальностью и больше не надо было его пробивать, можно было подумать и о другом: во что вся эта история выльется лично для меня.

Аллочка принесла подшивку, и Одинцов стал ее перелистывать, ища фельетон.

— А где, кстати, проверялся препарат? — спросил он как бы между прочим, и по его невинной физиономии я понял, что строить какие–то иллюзии относительно Одинцова — дело безнадежное: весь наш теперешний разговор, с его точки зрения, представляет интерес лишь как источник информации.

К сожалению, отказать ему в этой информации я не мог. Одинцов задал еще пять–шесть осторожных вопросов, после чего лицо его прояснилось, и он спокойно сказал:

— Георгий Васильевич, дорогой… Вы меня, знаете, просто напугали. Тем более, учитывая вашу добросовестность в работе над любым материалом… Если взять только те факты, что вы мне сейчас привезли, — честное слово, не вижу, в чем наша с вами ошибка.

«Наша с вами» он сказал из чистого великодушия — вполне мог бы сказать «ваша»…

Он принялся водить пальцем по строчкам фельетона, то и дело кивая головой и одобрительно воркуя, и в конце концов решительно заключил:

— Ну что вы, Георгий Васильевич! Совершенно и сильный фельетон. Полностью подтвержденное фактами выступление на моральную тему.

— Но больная–то выздоровела, — сказал я.

Он примирительно улыбнулся:

— Ну, это же частный случай. Бывает, и безнадежные выздоравливают… А благодаря препарату или вопреки ему — один бог знает.

Зазвонил телефон. Одинцов удобно перегнулся через подлокотник кресла, взял трубку и сказал в нее несколько круглых, благодушных фраз. Интересно, как бы он заговорил, если бы хоть полчаса побыл за ширмой в конце коридора, в белом закутке, из которого только одна дверь…

— Игорь Евгеньевич, — тихо сказал я. — Это же лекарство. Лекарство от смертельной болезни.

Он резко повернулся в кресле и раздраженно проговорил:

— Георгий Васильевич, я вас очень попрошу: давайте без эмоций! Вопрос серьезный, и мы должны решить его по–деловому. При чем тут эмоции? В конце концов, я тоже не камень — у меня два года назад брат умер от рака…

Брат у Одинцова? Я кивнул сочувственно и сказал помягче:

— Игорь Евгеньевич, тут нам будет трудно обойтись без эмоций — уж слишком исключительный случай.

— Я понимаю, что случай исключительный, — рассудительно проговорил Одинцов — привычная формулировка его успокоила. — И помните — я ведь вам сразу сказал: «Придется дать опровержение». Так что в принципе я — за. Если ошибка действительно совершена — надо ее исправлять. Но вот в чем ошибка — убей меня бог, не вижу.

Одинцов широко развел руками. Он снова входил в свою обычную роль: демократичный руководитель современного типа, уважающий мнение подчиненных, привыкший не приказывать, а убеждать и готовый с радостью согласиться, если убедят его.

— Георгий Васильевич, — сказал он, — давайте так: вы постарайтесь собрать весь материал по этому вопросу, чтобы все было под руками. А я пока наведу справки у специалистов. В таком деле без заключения специалистов все равно не обойтись.

Я возразил:

— Главный врач отделения — достаточно крупный специалист.

Одинцов хмуро улыбнулся:

— Георгий Васильевич, вы же знаете этот народ. Если одно светило скажет «да», другое обязательно скажет «нет». По вопросу, в какую ягодицу колоть, и то, говорят, есть две враждебных школы. Волей–неволей придется выслушать всех.

Я промолчал. Это верно — придется. Хватит и того, что четыре месяца назад я не выслушал всех. Не выслушал Егорова — слишком мало времени дал мне Одинцов на материал. Впрочем, что Одинцов? Материть про себя его можно, а вот винить, к сожалению, не за что. Подпись под фельетоном ставил я, а не мальчик и должен был знать, что делаю…

— Несколько дней у нас в запасе все равно есть, — сказал Одинцов. — Принять решение без редактора мы не можем, не имеем морального права. Так что подождем несколько дней… Торопливость в таком деле…

Нет, винить Одинцова было не за что. Тем более что четыре месяца назад у меня могло бы найтись время на Егорова. На Таньку Мухину нашлось — могло бы найтись и на Егорова…

— Еще раз повторяю, — сказал Одинцов, — в принципе я — за. Но при одном условии: если Институт Палешана даст соответствующее заключение.

— А если заключение даст другой институт или больница?

— Если столь же авторитетный…

О черт! Черных, белых не берите, «да» и «нет» не говорите… Даже на «если» он отвечал другим «если»!

Я спросил, уже не во имя дела, а просто чтобы напоследок испортить ему настроение:

— Значит, лично вы — за?

Что Институт Палешана положительного заключения на препарат конкурента не даст, я понимал так же хорошо, как и он…

Одинцов уточнил:

— В принципе. При условиях, о которых мы договорились.

— То есть, если будет заключение специалиста, вы — за?

Он опять стал раздражаться, словно я просил у него денег взаймы: