Остановка

Всегда меня удивляет, как легко и охотно недалекие люди пользуются заграничными словами. Наверно, потому, что в них затемнен первоначальный смысл. Не знает человек толком, что слово означает, вот ему и легче куцую мысль в форму образованности облечь. И с другим, подобным себе, легче сойтись на взаимном… Хотел сказать непонимании, но спохватился вовремя. Именно понимании. Не слова, конечно, а друг друга. Эта тарабарщина — пароль своего рода, вроде легендарного славянского шкафа. Продается? Ну, еще бы! Инсинуация? Нет, диффамация.

— А что, по-вашему, слово это означает? — спросил я.

— Хватит меня учить!

— Сволочь.

Это всем понятное слово произнес третий человек.

Оба мы обернулись, она, пораженная — в удивлении, я растерявшись, хотя ни теряться, ни удивляться мне не следовало. Готовым нужно было быть. Еще с того момента, как я Марину в гостиную пригласил. Что же делать было?

— Толя! — сказал я просительно, но он не внял.

— Сволочь ваш брат.

— Ах, вот что!

Пожалуй, это был торжествующий визг, хотя я не уверен, что любимый мной язык такое сочетание допускает. В самом деле, визг больше низменный страх характеризует, ну пусть радость глупую, а торжество, напротив, почти всегда возвышенно. Но вот совпало и то и другое и выплеснулось вполне естественно. Визг этот и паническим оказался — ведь неожиданность вышла весьма неприятная, но, с другой стороны, и для торжественных труб место нашлось. Разоблачила она меня по-своему, вот так…

— Вот оно что!

В этом повторе трубы обрели явное превосходство. Паника улеглась, торжество «возвысилось.

Но Толя этого не заметил или проигнорировал.

— Я за свои слова отвечаю.

Мне его тон детство напомнил. Тогда среди ребят чувство ответственности процветало. Ведь с реальными вещами дело имели. Если бомба — значит, бомба, а если кусок хлеба, так жизнь. За большинство слов отвечать приходилось.

Но вот и современный паренек отвечает.

— Да как ты смеешь! Ты почему не в школе?

Нет, торжество неполное получалось. Иначе откуда такая нелепость?

— Потому что каникулы, — сказал я.

— Вы это подстроили!

— Это ваш брат подстроил, — пояснил Толя. — А в школу к вам я не вернусь. Я в ПТУ иду.

— Какой наглый! Там тебе и место!

Ситуация была сумбурной, но в ней и юмор пробивался.

— Побойтесь бога, Марина! Сколько раз вы учащихся за ПТУ агитировали!

— Не пришивайте мне… Скажите лучше, как он у вас очутился?

— Довольно просто, хотя и печально. Толя здесь вынужденно. У мальчика большие трудности в семье, а ваш брат, не знаю почему, решил ими воспользоваться… Короче, спросите у него сами.

— Как я жалею, что пришла сюда.

— Я тоже не рад, но, может быть, это и к лучшему.

— Будьте уверены, всем вашим инсинуациям, — она повторила слово твердо и с нажимом, — я ни на грош не верю.

— Спросите брата.

— Спрошу. Но вы нас не потопите.

Я бросил невольный взгляд на Толю. Неужели намек? Тот пожал плечами.

— Пусть несет свою пленку.

— Какую еще пленку!

Никакого актерства в голосе Марины не было. Было озлобление. А его-то имитировать труднее всего.

«Она не знает. Да и зачем посвящать в такие дела?» Но Толе не до логики было.

— Не знаете? Все врете!

— Что? Сопляк! Да как ты смеешь… Я тебя…

— Ничего вы мне не сделаете.

— Я тебя… в милицию.

Он рассмеялся.

— Прекрати свой дурацкий смех!

Я понимал, почему он смеется. А она не понимала, следовательно, не знает. Но тем настоятельнее, была необходимость прекратить происходящее. Я слышал, как смеялся Толя, которому совсем не до смеха было, и перепугался.

— Марина! Прошу вас, уйдите. У мальчика нервный срыв быть может.

Она смерила нас презрительным взглядом.

— Да вам обоим лечиться нужно. Но с этим хулиганом я еще посчитаюсь. Это ему даром не пройдет.

— Ради бога, не нужно. Уходите. Вам брат все расскажет. Я вижу, вы не знаете правды.

— И знать ничего не хочу! Ваша правда мне не нужна. Хватит, наслушалась. Спасибо за последний урок, дорогой учитель. Всех вам благ!

Хлопнула дверь в коридоре.

— Толя, успокойся.

Мальчик стоял отвернувшись, прижавшись лбом к оконному стеклу.

— Она в самом деле ничего не знает, Толя.

— А это кто?

Он указал пальцем за окно.

Я тоже посмотрел вниз и увидел почти под окном машину. Возле машины плотный человек стоял в напряженной позе, повернувшись к углу нашего дома. Так обычно выглядят люди, с нетерпением ожидающие кого-то. Вот и он вышел из машины и смотрел нетерпеливо в сторону, откуда должна была появиться, пройдя двор, Марина.

Тут она и возникла, как теперь говорят. А человек шагнул ей навстречу. Слов не было слышно, но смысл улавливался легко, он наверняка упрекал ее за задержку.

Толя этого человека знал хорошо, даже слишком, я бы сказал, и мне он был известен, как-никак недавно видел. Это, конечно же, был Лукьянов.

— Вместе приехали, — сказал Толя.

В этом он явно умысел предполагал, но я, напротив, убедился, что оба здесь оказались, о мальчике не помышляя, она вообще ничего о похищении не знала, а брат о том, что мальчик может в моем доме находиться, не ведал.

Нет, не знали, однако очевидно было и другое, теперь знают.