Остановка

— Вот и хорошо. Все сам понимаю. Но местами. С памятью провалы.

Он не хитрил. Видно было, что говорит правду.

— И как мы с тобой распрощались, не помнишь?

— Помню, дерево над головой качалось.

«Сам ты качался, старый дуралей».

— Верно, у дерева и расстались. А потом?

— Потом ночь. Ну и что? Сам видишь, не дали мне пропасть.

Пахло медикаментами. В шкафу за стеклом виднелись темного стекла флаконы с притертыми пробками.

— Ничего не помнишь?

— Ни фига. Удивляюсь только, почему сюда привезли, а не в вытрезвитель. Видно, совсем дуба давал.

— Да, было плохо.

— А ты как объявился? Ты разве уезжать не собирался? Путается у меня в голове. Кажется, про море говорили…

— Было и такое. Но я задержался. А с памятью у тебя тогда еще началось, под деревом.

— Заметил?

— Еще бы! Ты даже Михаила забыл.

Я сознательно не смотрел в этот момент на Перепахина и не могу сказать, как прореагировал он на мой вопрос внешне, но задел он его несомненно.

— Опять ты… Ну и что? Забыл.

Тогда он говорил «не знал».

— А Наташу помнишь?

Перепахин молчал, видно, соображал, как лучше ответить, «вспомнить» или прикинуться непомнящим. Потом повторил свое:

— Ну и что?

Это уже можно было принимать за согласие.

— Я был у нее.

— Ну и что?

— Да наплел ты тогда мне много.

— Что наплел?

Это он спросил быстро, заинтересованно.

— Насчет Сергея.

— Не помню.

— Тогда что говорить…

Женька снова погрузился в трудные размышления.

За дверью мимо простучали две пары каблучков. Послышался женский голос:

— Я сразу обратила внимание. Такой интересный больной…

Ответа я не расслышал.

Перепахин медленно произнес:

— А ты скажи. Может, я что-нибудь и вспомню. Мне же нужно память восстанавливать.

— Ерунду говорил. Про Сергея и Лену. На любовь намекал. Даже ребенка приплел.

— Ну и что?

Теперь это «ну и что?» звучало совсем не так равнодушно, как вначале.

— Бред, клевета, вот что.

— Не помню.

Меня это начало раздражать, хотя я и понимал, что человек, сидящий передо мной, болен, что он жертва злого умысла, и я пришел проведать его. Но ясно было и другое — он сам главный источник своих бед, и я пришел не только сочувствовать, но и узнать нечто важное. Важное, между прочим, для него самого. О чем, однако, говорить было невозможно.

— Женя, — решился я, взяв себя в руки. — На самом деле Сергей отец Лены?

На этот раз я смотрел прямо на Перепахина.

Он снова сморщился.

— Брехня.

Так коротко и ясно мог говорить только человек, который ничуть в словах своих не сомневается. Я несколько растерялся.

— Позволь…

— Брехня.

— Да ты сам подтвердил это!

Конечно, эту фразу он не понял. Нужно было пояснить.

— Снимок на кладбище ты делал?

— Еще что… У меня с памятью…

Но сомнений не было, на этот раз он укрывался, и укрывался сознательно.

— Ну ты же понимаешь, о каком снимке идет речь?

— Мало ли что! Я много снимал. Я был известный фотолюбитель. На выставках участвовал.

Про выставки он врал.

— Ты снимал похороны Михаила, а говоришь, что не знал его.

Все-таки пьяницы — народ живучий. У него еще сохранилось чувство юмора.

— Я всех покойников знать не обязан.

Юмор сомнительный, что и говорить, но раз у него хватает сил на такое, говорить с ним можно.

— Эта фотография и подтвердила, что Лена дочь Сергея.

И я вкратце попытался разъяснить ему цепочку Вадимовых доказательств.

Мои слова, несомненно, производили впечатление, но какого рода, разобраться было трудно.

— Значит, я это снимал?

— Ты.

Я нажал на это короткое местоимение, и он сдался.

— Ну и что?

«Сказка про белого бычка!»

— Зачем ты отдал ему фото? Сам отдал? Или он попросил у тебя?

— Конечно, попросил.

— Зачем?

— Очень просто. Теще хотел подарить. Она ж там снята.

Выходило в самом деле просто.

— Вот и подарил.

— Ну и что?

— Да прекрати ты это свое «ну и что»! — невольно повысил я голос.

— А что кричишь? Ты куда пришел? Тут больные люди. Ты зачем пришел? Что ты выспрашиваешь? Я больной, понял?

Возразить было трудно.

— Извини.

Он тут же обрадовался.

— Вот. Другое дело. Пусть я последний человек, но и меня уважать надо. Потому что, хоть и последний, но человек! А доказательства эти липа. Подумаешь, вычислитель. Хлюст он.

Не знаю, почему, но мне показалось, что в настроении Перепахина произошло изменение. Что-то приободрило его. Но что, я догадаться не мог.

— Ты Вадима все время хлюстом называешь.

— А разве не хлюст? Говорил, сюрприз для тещи, а что выдумал! Хлюст. Я знал, что он выдумает. Обязательно выдумает и запугает всех, чтобы имущество получить.

— Какое имущество?

— Сергеево.

— Да что там за имущество особенное?

Перепахин даже приподнялся в кресле.

— А ты посчитай. Считать умеешь? Арифметику проходил? Сколько одни книги стоят? А?

Честно говоря, с этой точки зрения я на происходившее не смотрел. А было многое на поверхности. Библиотека Сергея создавалась десятилетиями.

— А коллекция? Думаешь, от кого я рубли спасал?

— От Вадима?

— Точно.

— Как же ты в его замыслы проник?

— Что, Перепахин дурней других?

— Почему ты все это заподозрил?

Он вдруг ослабел, прикрыл глаза.

— Не помню. Память у меня…