Остановка

Но уже неделю спустя, когда он вернулся домой и впервые за два года отоспался, наступила глухая тоска. Оказывается, как ни жаждал его организм отдыха, покоя, как ни требовал естественной жизни без мучений и повседневной зависимости от состояния здоровья другого человека, привычку видеть ее, рассказывать ей случившееся за день нечем было заменить. Он ощущал изнеможение, полную неспособность двинуть пальцем, сделать шаг. Как будто аккумулятор отключили. В какой-то момент он понял, что тоскует по неволе, по клетке, по всем тем обязанностям, которые держали его в плену и были связаны с Ламарой. В его существовании образовалась брешь, казалось, не от самой потери драгоценного человека, а от отсутствия повседневно важных дел, с которыми была связана эта болезнь, грозившая смертельным исходом. С утра, он знал, надо сделать укол, довести до уборной, затем бежать в аптеку, по дороге купить продукты и, пока Люся отводит Любку в детсад, успеть вернуться, чтобы впустить в квартиру медсестру. И так по минутам — питание, анализы, снотворное, обезболивающие. Он вспомнил, как, причесывал ее с утра, невозможно было смотреть на спутанные, секущиеся, слипшиеся от пота волосы, еще год назад такие роскошные; как мыл ее тело по частям, пока она сидела на стуле со спинкой, укрывая простыней уже вымытые руки, плечи, живот. Теперь ничего этого было не надо. И Митину начинало казаться, что истинным в его жизни было только спасение Ламары, и нужен он был только ей, а все остальное — второстепенно, может и не существовать в его жизни. Громадная, ничем не заполненная пустота ощущалась им как бессмысленность жизни, как остановившийся ход часов времени. И Митин, как многие тысячи людей до него и после, думал: для чего все это — усилия, терзания, тяга ввысь или падение, страсть, позор, срывы, если все равно твое пребывание на земле обрывается смертью и никто не сможет предугадать, как и когда это произойдет?

Сегодня все казалось далеким, неправдоподобным, чувство потери вроде бы миновало, жизнь взяла свое. Он окунулся в нее безоглядно, с наслаждением, ощущая свою необходимость кому-то, он видел свою цель в преодолении инерции, консерватизма, он лично принимал участие в «ускорении прогресса», как говорилось в высоких сферах. Но картины прошлого часто возвращались ночами и по вечерам, как отпечаток растения на камне, который исчезает под накатом волны и проявляется, как только он высохнет.

Другой веревочкой, которая вилась уже из близкого прошлого Митина, было воспоминание о начале их сближения с Катей два года назад.

Они познакомились у Старухи, которая приехала в тернуховский Дом культуры с чтением своей композиции из Пушкина, Маяковского, Есенина, Цветаевой. Старуха согласилась на выступление, поддавшись уговорам Любки. Для Крамской уже трудно становилось играть в ежедневном репертуаре, самостоятельные вечера два-три раза в месяц пришлись ей по душе. Вроде бы и с публикой не расставалась, и не тянула из последних сил спектакль. Вечер поэзии или прозы собирал поклонников Крамской, искавших имя знаменитой актрисы на афишах, имя, ставшее прижизненной легендой. Появление ее в Тернухове вызвало сенсацию. После триумфально завершившегося концерта Старухе устроили прием. В громадном люксе гостиницы «Ока» было много цветов, шампанского, играли на гитарах и рояле, среди прибывших, знакомых и незнакомых, было много молодежи. Величественная и растроганная Крамская восседала в кресле, очерчивая вокруг себя магический круг обожания. В разгар тостов Старуха подозвала Митина и сказала, что хочет познакомить его со своей ученицей и любимицей, Катей Цыганковой, которая собирается бросить Москву и безумно ринуться вслед за «авантюристом», режиссером Лихачевым, ради глупой его затеи — преобразования тернуховского театра в экспериментальный театр молодежи. Поискав глазами в плотном кругу обступивших ее поклонников, Крамская не нашла Кати, тут же забыла о ней, отвечая брюнету с гвоздикой в петлице, требовавшему пригубить его шампанского.