Остановка в Чапоме

Подскочий подписывал доверенности, но вещи брали его заместители для себя и для "других граждан", то есть перепродавали. Почему же их действия не заинтересовали следствие?

Наконец, почему следствие не заинтересовали "другие граждане", которые использовали свое служебное положение для получения меховых вещей через колхоз? В числе "клиентов" Подскочего, как я могу видеть, исключительно начальственные лица, но о них здесь тоже ни слова не сказано! Получается, что нужен был именно Подскочий. Он один кому-то мешал, его надо было полностью дискредитировать. И тут на память мне приходят слова Аржанцева, что Подскочий уже не был председателем колхоза, когда его арестовали: за месяц до этого его неожиданно для всех сняли с должности председателя безо всякой видимой причины. Больше того, перед снятием с должности с него партийной организацией был снят выговор за нарушение финансовой дисциплины, т. е. за то, за что его судили. И опять-таки непонятно: если бы Подскочий действительно совершил преступление, то почему следственные органы; которые были тотчас же поставлены в известность о недостаче, не принимали никаких мер к нему более полугода? Не было надобности? А что же за надобность возникла потом?

Еще один документ - протокол заседания правления колхоза "Северная звезда" от 18 февраля 1986 г. Заседание состоялось через две недели после суда над Подскочим. Он был амнистирован, дело прекращено, Подскочий вернулся к своим обязанностям агронома в колхозе. Обычно протоколы пишут достаточно дипломатично, сглаживая острые "углы" и пряча "концы". Здесь этого не было сделано. С удивительным единодушием собравшиеся - председатель Л. М. Олейник, его заместители Б. Л. Бернотас, Ю. Н. Алексеев и В. Ф. Ляшков - поддержали предложение Н. А. Куприянова исключить из колхоза "агронома Подскочего" за "развал колхозной работы и хищение общественного имущества", т. е. за то самое, что совершали они сами и за что Подскочий был уже амнистирован. Похоже было, как сказал. Аржанцев, что собравшиеся пытались как можно скорее избавиться от своего бывшего председателя. Но какую угрозу он представлял для них в своем теперешнем положении? Он был лишен власти, был знающим специалистом, в котором нуждался колхоз, лучшую кандидатуру на это место найти было невозможно. Подскочий готов был работать и не претендовал ни на что другое; стало быть, им мешало само его присутствие. Правление колхоза сделало то, что не смог выполнить суд?

Убеждали меня в этом и приведенные в протоколе слова Подскочего, что решение правления - это личная месть со стороны Куприянова и Бернотаса. Месть - но за что?

Ответить на этот вопрос мог только сам Подскочий. Где он сейчас? Никто не знал об этом сколько-нибудь определенно. Одни говорили, что он уехал в Североморск, другие - что он поехал на Кубань или в Ростов-на-Дону. В горкоме узнавать было бесполезно, поскольку его, так же как Стрелкова и Гитермана, предварительно исключили из партии и на учете он уже не состоял. Теперь я не удивляюсь, что в деле Подскочего ничего не сказано о Гитермане: у Коваленко тоже ничего нельзя найти, хотя держали его в тюрьме именно для того, чтобы он показал на председателя МРКС. К тому же и суд над Подскочим был уже в феврале 1986 года, после. XXVII съезда партии, когда судьи начали осторожнее обращаться со своими подопечными. Не отсюда ли эта двойственность приговора: для местного начальства - "на полную катушку", в лагерь усиленного режима; в соответствии с "веяниями времени" - амнистировать... Получалось, что и волки сыты, и овцы целы!

Я сижу, задумавшись, над текстом приговора, размышляя, что же теперь делать, как дверь осторожно приоткрывается и в комнату проскальзывает - иначе это не назовешь - еще сравнительно молодая женщина с короткой прямой стрижкой, волевым лицом и пристально смотрящими на меня глазами. От взгляда этих глаз мне делается несколько не по себе. Не отрывая от меня гипнотизирующего взгляда, женщина бесшумно закрывает за собой дверь и делает два шага к столу, сжимая в руках кожаную коричневую сумочку. "Сейчас она вытащит из сумочки пистолет..." - мелькает идиотская мысль, но вместо этого она наклоняется ко мне и в упор спрашивает:

- Вы - Никитин?

Мне приходится в этом сознаться, хотя уютнее не делается. В самом деле, что у нее там в сумочке?

Несколько секунд мы продолжаем молча смотреть друг на друга, потом женщина все так же негромко произносит:

- Мне надо с вами поговорить...

Я делаю приглашающий знак рукой, указывая на стул, но она останавливает меня жестом, показывающим, что у здешних стен есть уши.

- Не здесь! Нам сказали, что вы приедете в Белокаменку, и предупредили, чтобы с вами не говорить...

- О чем? О Подскочем?

- Обо всем. Я хочу рассказать вам, что у нас творится, чтобы вы все знали. Завтра я буду в Мурманске, назначьте мне время и место.

- Вы - Маркина? - догадываюсь я.

- Да. Я - Маркина. Это я писала в ЦК, писала в обком, а теперь хочу поговорить с вами. Я все расскажу!