Читаем Остановка в городе полностью

В дверь постучали. Я решил, что это мне снится, и повернулся на другой бок, но стук повис в воздухе. В самом деле, кто-то упорно барабанил в дверь. Пришлось встать — может быть, это телеграмма, а может, кто-то ошибся адресом. За окном струился серый мглистый сумрак. Я поспешно накинул халат.

Это оказался приятель. Он с робким видом извинился, что так рано, я сказал, пустяки, мол, а сам подумал: что-то произошло. Приятель еще раз извинился, я успокоил его, сказав, что так и так собирался сегодня встать пораньше, и просто отлично, что он меня разбудил. Затем помог ему сесть на стул, зажег лампу, но тут же погасил — на улице было уже достаточно светло, к тому же я испытывал неловкость за беспорядок, царивший в комнате.

— Мне страшно за Эльмера, — сказал приятель. — Я всю ночь не мог заснуть.

Я попросил прощения, что не успел прибрать комнату. Но он пропустил мои слова мимо ушей и коротко сообщил, что Эльмер хотел повеситься. Вчера к ним заходила мать Эльмера, она-то и рассказала все.

— Как-никак Эльмер наш друг, твой и мой. Пойди и постарайся привести его сюда, — закончил он.

Услышав это, я растерялся и несколько минут сидел, ощущая лишь стук в висках, затем сообразил, что должен незамедлительно пойти туда. Я оделся, схватил с полки какие-то журналы, чтобы приятель не скучал здесь. Уже выходя, подумал, что, наверное, он ничего не ел. Принес из кладовки вчерашний суп с клецками и поставил на электроплитку. Приятель удивленно взглянул на меня. Я сказал, что поставил суп разогреваться — по утрам всегда хочется есть. Приятель выразил свое восхищение тем, как я прекрасно со всем справляюсь. Я застенчиво пожал плечами.

Туман стал рассеиваться. На небе обозначились облака, сквозь них пробивались скупые лучи утреннего солнца. По улице шли редкие прохожие. Неподалеку от трамвайной остановки снесли старый дом, и меня испугали непривычно голый пейзаж и удручающая груда обломков.

Трамвай, звякнув, остановился. В вагоне сидел старичок, он дремал, держа на коленях мешок. Мы проехали мимо обломков снесенного дома, и я удивился, что раньше не замечал их. Когда трамвай стал приближаться к следующей остановке, я громко сказал: «Рынок». Старичок открыл глаза, огляделся и спросил:

— Это вы сказали — «Рынок»?

Я ответил, что нет, не я.

— Почему вы лжете, молодой человек? — сказал он с упреком и прошел к выходу. Возле универмага он сошел и через трамвайное окошко погрозил мне пальцем. Я и сам не понимал, почему сказал старику неправду.

Мне было стыдно, что я уже много недель не заходил к Эльмеру. Думаю, что и наш общий приятель не навещал его. После того как они из-за чего-то поссорились, Эльмер затаил злобу против приятеля. У остановки на площади Победы случилась авария. Милиционеры что-то измеряли. Я представил себе, что трамвай битком набит людьми, все склоняются к окнам вправо и трамвай кренится на бок. Однако не накренился.

Эльмер жил в коричневом двухэтажном доме. Я вошел в дверь, которая вела вниз, в подвал. Там стояла ужасная вонь — уборная без конца засорялась. У двери, занимая полкоридора, расположился огромный бельевой каток, под ним — полный до краев мусорный ящик. Я подумал, что Эльмер ничего этого уже не видит, быть может, это и к лучшему, но тут же устыдился своей мысли.

В дверях мне встретилась мать Эльмера, полная старая женщина. Она, видимо, собиралась уходить и обрадовалась, увидев меня. Мы стояли в коридоре, мать Эльмера закрыла дверь и принялась рассказывать:

— Не пойму, что на него нашло. В последнее время только и делает, что валяется в постели, не ест, не пьет, ну, а то, что он выкинул вчера — у меня просто слов нет… Подумайте только, он привязал себя к кровати, и, когда я вошла в комнату, он как раз стал сползать вниз; я бросилась его отвязывать, а он начал кусаться, будто взбесился. Поговорите вы с ним, он вас уважает… Я боюсь теперь уходить из дома, вдруг еще что-нибудь сделает над собой. Оно, конечно, тяжело ему, бедняжке, а как же остальные, им ведь тоже нелегко …

Я сказал, что пришел забрать его с собой, что мы тоже очень за него переживаем.

— Да, пойдите, поговорите с ним, — сказала она и посмотрела на меня с надеждой, затем открыла дверь и пропустила меня вперед. Под потолком горела лампа, Эльмер сидел за обеденным столом и теребил бахрому скатерти. Он еще больше похудел и его нос казался неестественно большим. Я поздоровался, думаю, он узнал меня по голосу, однако тем не менее спросил у матери, кто пришел.

Я сказал, что пришел проведать его. Эльмер протянул мне руку, и я пожал ее — рука была влажной и холодной.

— Что нового? — сухо спросил он.

— Подумал, может ты хочешь пройтись? Если ничего не имеешь против, пойдем к нам.

— Конечно же, пойди, — подхватила мать, — погода сегодня будет хорошая.

— Солнце есть? — спросил Эльмер.

Я ответил, что солнца пока еще нет, но, по всей вероятности, будет.

— Жаль, — сказал Эльмер. — Не знаю, идти или не идти… Может, все-таки лучше пойти. — Он поднялся. — Да, наверное, лучше пойти.

Мать помогла Эльмеру надеть плащ. Я взял его под руку и вывел на улицу. Мы шли молча.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Концессия
Концессия

Все творчество Павла Леонидовича Далецкого связано с Дальним Востоком, куда он попал еще в детстве. Наибольшей популярностью у читателей пользовался роман-эпопея "На сопках Маньчжурии", посвященный Русско-японской войне.Однако не меньший интерес представляет роман "Концессия" о захватывающих, почти детективных событиях конца 1920-х - начала 1930-х годов на Камчатке. Молодая советская власть объявила народным достоянием природные богатства этого края, до того безнаказанно расхищаемые японскими промышленниками и рыболовными фирмами. Чтобы люди охотно ехали в необжитые земли и не испытывали нужды, было создано Акционерное камчатское общество, взявшее на себя нелегкую обязанность - соблюдать законность и порядок на гигантской территории и не допустить ее разорения. Но враги советской власти и иностранные конкуренты не собирались сдаваться без боя...

Александр Павлович Быченин , Павел Леонидович Далецкий

Проза / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература