Остановка в Венеции

— Страдала. Родители обеспокоились, здесь становилось опасно. В Риме у них имелись знакомые, поддерживающие фашистов, но сами они были против правительства. Отец отослал нас с мамой в Швейцарию, там мы и прожили до конца войны, в Цюрихе. Нехорошо так говорить, когда все кругом испытывали лишения, но там было чудесно. Я ходила в школу искусств. Училась рисовать. Завела новых друзей, влюбилась в фантастически красивые горы. Я словно перенеслась на другую, более ласковую, планету. После войны графиня отдала мне оба дома, веронский и венецианский. Ее дочери уже не было в живых, она погибла, участвуя в Сопротивлении, как мне сказали, поэтому меня очень тронул твой рассказ про памятник. Я почти не знала Джанетту, но восхищалась ее мужеством. Графиня осталась одна, отписать имущество некому, поэтому она передала дома мне — и умерла почти сразу же. В монастыре, кстати. Дом на Канале она продала вместе с большей частью обстановки. На этом и завершился род да Изола, старинный и с интересной историей. Но вечно обреченный. Однако графиня, царствие ей небесное, гордилась своим родом, поэтому средства от продажи палаццо пошли на основание фонда да Изола, чтобы славное имя не исчезло из памяти венецианцев.

— А вы не думали выйти замуж второй раз?

— Нет, как ни странно, никогда не думала. Все по той же причине: никто не интересовал, хотя, казалось бы, мне следовало усвоить урок. Наверное, я сама возвела себе преграду. Я любила свои сады, свою работу, то, что не надо ни перед кем отчитываться. Видимо, я избаловалась одиночеством. А может, я просто не создана для замужества. Я предпочитаю уединение, люблю наблюдать за ходом времени. Не исключено, что дети принесли бы мне радость, но как теперь узнать… Разумеется, я многое упустила, однако сетовать на жизнь — это не по мне.

— Нильс погиб в тридцать три.

— Ох, надо же, такой молодой. Смерть. Это всегда ужасно, но она много в себе несет, ты и сама знаешь. Лишает привычных иллюзий, ты не находишь? Тех, которыми мы себя тешим. Мы теряем силы и обретаем при этом свободу. У нас два выхода — либо пережить трагедию, либо нет. Пережив, мы видим себя четче, такими, как есть, хорошими или плохими, переоцениваем ценности. Словно любовь возвращается в новом облике — больше, мудрее, щедрее. Как благословение. Если, конечно, прочувствовать.

— Я думала, кроме Нильса, никто не в силах понять, что я ощутила, потеряв его, но как раз с ним я уже поговорить не могла. Я винила себя, боялась, что он не знал, как сильно я его любила. Я тогда была непокорной, своенравной — по молодости, наверное, не знаю, — но вы правы, что-то у меня внутри надломилось и проклюнулось новое, лучшее, но такое хрупкое… Я поторопилась, выходя за Энтони. Я была напугана. Я струсила.

— Нет-нет, моя дорогая, все, что ни делается, все к лучшему. Тебе предстояло выяснить, что твоей новой сущности по душе, а что нет. И она, видимо, начала догадываться, иначе бы не сошла с поезда. Ты должна набраться терпения и смотреть внимательно. Разобраться, что тебя радует, что вызывает интерес. Но самое главное — жить, побеждать жизнью смерть.

Она наклонилась похлопать меня по руке, но под ее ладонь тут же подсунул свою хитрую макушку Лео, сидящий у меня на коленях.

— Ох уж эти мальчишки! — воскликнула она.

И мы принялись тискать и щекотать его вдвоем, а он радостно вертелся, как избалованный маленький принц.

Мы проговорили до позднего вечера. Я полюбопытствовала насчет Ренцо Адольфуса — не из числа ли он тех ухажеров, что за ней увивались. «Ох, что ты! — рассмеялась она. — Это отдельная история!» Ренцо что-то удалось разузнать, и он прибудет на завтрашний обед, когда Маттео уже вернется. Я слегка подосадовала на их приезд, так мне понравилось вдвоем с Люси. Суфии говорят, что, когда ты будешь готов стать учеником, появится учитель. Но Люси не менторствовала, не давила, просто принимала участие в тебе по широте и благородству своей души. Наверное, таким и бывает настоящий наставник. Я обожала ее. Мало в жизни случается таких мгновенных и крепких привязанностей — если не считать влюбленности и собак. Я невольно улыбнулась. Вот и Маттео тоже не хочет ее ни с кем делить.

В прихваченном из ванной стакане я преподнесла Анджелике веточку парковой буддлеи, для которой передвинула под самую рамку маленький столик. В комнате стоял полумрак. Девушка хранила неподвижность, не находя спасения даже сейчас, в темноте. После смерти Нильса я часами просиживала над оставшимися у меня его фотографиями. И злилась, что они не движутся, не меняются, наоборот, словно нарочно сковывают и высасывают жизнь, которую я в них ищу. Я возненавидела эти снимки. Но и без них не могла. После того, что всколыхнул во мне сегодняшний вечер, я хотела как-то достучаться до Анджелики, успокоить ее. «Надеюсь, была в твоей судьбе и светлая полоса, — сказала я, выключая свет. — Надеюсь, судьба тебе улыбнулась».